Особенно ярко почувствовали французы это различие между древним и современным в Александрии городе, который они первым увидели в Египте и который был известен им как знаменитая столица древности. Некто Пистр в письме родственнику сообщает: «Я не знаю, как выразить, мой дорогой друг, то изумление, которое мы испытали при входе в этот город, столь прославленный, в котором не осталось ни малейшего великолепия и в котором находятся только следы некоторых древних памятников»
. В письме родителям Буае, повествуя о невзрачности Александрии и невежестве ее жителей, восклицает: «И рядом с этой нищетой и мерзостью находятся остатки наиболее знаменитого города античности, наиболее драгоценные памятники искусства»
. По его словам, от древней Александрии в городе осталось лишь ее имя. Это мнение разделяет и артиллерийский генерал Ж.-П. Догеро, отмечая, что только груда руин сохранилась от древней Александрии, современный же город представлял собой, по его словам, жалкое зрелище
. Кордье пишет об «ужасной картине разрушения», представшей взору французов в Александрии, печальном состоянии страны, «когда-то такой красивой и процветающей, которая не сохранила никаких достоинств, кроме своей репутации, благодаря которой всегда привлекала путешественников, жадных до знаний»
. Он же пишет, что французы «не могли не испытать грусти, когда думали, что эта несчастная страна когда-то была обителью наслаждений, где искусства и науки процветали среди многочисленного населения»
. Подобный контраст отмечался французами по всему Египту.
Участники экспедиции с разной степенью подробности изображали достопримечательности Александрии: колонну Помпея
, обелиск («Игла Клеопатры»), бани Клеопатры и т. д. Однако в их описаниях чувствуется сожаление, что увидеть знаменитый город, не раз воспетый античными историками, им не удалось. Как пишет архитектор Ш.-Д. Норри, «мы искали Александрию Александра, построенную архитектором Дейнократом; искали тот город, где были рождены и выросли столь великие люди, ту библиотеку, где Птолемеи собрали сокровищницу человеческих знаний... мы не нашли ничего, кроме руин, варварства, унижения и бедности»
. Архитектор отмечает, что многие руины древнеегипетских памятников служат в современной Александрии материалом для других сооружений. Увидев в одной из мечетей прекрасный саркофаг, покрытый иероглифами, Норри подчеркивает, что, без сомнения, этот артефакт французы, возьмут с собой для музея в Париже
. Такие же мысли высказывал и Виван Денон, в том числе и об «Игле Клеопатры»
, ведь, как отмечали многие участники экспедиции, запустение древних памятников было допущено «турками».
В действительности подобное восприятие французами древностей Александрии и отношение к ним вполне объясняются тем пониманием истории, которое сформировалось в эпоху Просвещения. Как отмечает французский историк Анри Лоранс, именно тогда в Европе сложилась следующая схема интерпретации арабской истории: на Востоке всегда господствовал деспотизм, что предопределено самой сутью ислама; если завоеватели-арабы, придя в Восточное Средиземноморье, смогли освоить научное наследие древних греков, обогатить его и поделиться им с Западом, то правление турок-османов деспотично и негативно во всех отношениях; европейцы должны принести свой рационализм на Восток и таким образом вернуть науку на ее родину
. Эта концепция, по мнению историка, служила орудием борьбы против османов и ислама, обосновывая необходимость европейской экспансии на Восток. В те же годы, полагает исследователь, возник и исторический миф века Разума о том, что европейцы являются наследниками знаний древних египтян как наиболее развитой цивилизации древности, и этот миф не только послужил идеологическим обоснованием вторжения Бонапарта в Египет, но и продолжает влиять на восприятие Востока европейцами и в наши дни
. В свете подобной интерпретации восточной истории европейцами того времени неудивительны выводы участников экспедиции Бонапарта относительно необходимости перемещения памятников Древнего Египта в Европу и обвинение мусульман в пренебрежении древностью.
В решающем сражении у пирамид перед боем Бонапарт обратился к армии, вновь подняв тему древности: «Только подумайте, с высоты этих монументов сорок веков смотрят на нас»
. Одержав решающую победу и заняв Каир, французы занялись обустройством своей жизни, в том числе научной. Однако до самих пирамид Гизы участники экспедиции добрались только осенью 1798 г. Первая группа, отправившаяся на плато 24 сентября 1798 г., состояла из нескольких ученых и была возглавлена самим Бонапартом
, причем эта экскурсия держалась в секрете, чтобы не вызвать слишком большого ажиотажа
. Посещение пирамид было небезопасным предприятием из-за возможных стычек с местным населением, поэтому туда отправлялись с военным эскортом
. Однако в течение всего периода французской оккупации Египта посещение пирамид пользовалось неизменной популярностью. Минеролог Кордье с сожалением замечает, что походы к пирамидам всегда сопровождались таким вниманием, что трудно было насладиться размышлениями, на которые наводят эти памятники. По его словам, подобное удовольствие доступно лишь немногим, и толпа не может этого понять
. Как видно из дневников капитана Ш. Франсуа и полковника Ф. Виго-Руссильона, простые солдаты старались оставить автографы на пирамидах как снаружи, так и внутри
.
Многие участники экспедиции упоминают о пирамидах в своих записях. Так, Виван Денон, одним из первых посетивший знаменитые сооружения древности, пишет, что он был счастлив видеть «памятники, эпоха и цель сооружения которых теряются во мгле веков; моя душа была взволнована великим видом этих великих сооружений; я с сожалением наблюдал, как ночь опускает свой покров на картину, столь внушительную для глаз и для воображения»
. Художник восторгается грандиозными постройками Гизы, отмечая, что люди, их соорудившие, пытались «соперничать с природой в безграничности и вечности, и им это удалось, ведь горы, которые соседствуют с этими памятниками в своем дерзновении, ниже и не так хорошо сохранились»
. Однако, несмотря на восхищение пирамидами, Денон отмечает, что они построены деспотами-правителями и их послушными подданными
. Та же идея встречается во многих других описаниях пирамид. Так, по словам Бернуае, эти огромные глыбы, не скрепленные цементом, стоят многие века на своем месте, вызывая изумление и восхищение. Однако «при их виде воображение приходит в состояние растерянности: оно с трудом воспринимает существование людей достаточно глупых, тщеславных и могучих, чтобы создать сооружения столь огромные и дорогостоящие, которые, однако, не имеют никакой общественной пользы. В возведении этих громадных конструкций разум не может увидеть ничего, кроме сумасбродства горделивых тиранов»
.
Таким образом, французы переносили свои представления о современном обществе Египта на его древнюю историю. Например, Ж. Гробер, оставивший подробное исследование пирамид Гизы, называет их «диковинными памятниками невежества и гордости»
, отказывает пирамидам в красоте и величии, находя в них только необъятность, слезы строителей, «покорность и усталость порабощенной нации»
, считает, что египтяне прокляли царей, сооружавших великие пирамиды Гизы
, и идеализирует строителя наименьшей пирамиды плато Микерина, полагая, что тот «старался справедливостью и умеренностью предать забвению тиранию своих отца и дяди»
. Гробер в рассуждениях об истории Древнего Египта и в оценке построивших пирамиды царей опирается на рассказы античных историков (прежде всего Геродота и Диодора), которые изображали Хеопса и Хефрена в негативном свете, но в то же время мнение об этих памятниках древности как о символах тирании вполне отражают взгляды его времени на восточное общество, где, как считалось, царят деспотизм и рабство.
