– Ах да. Палата десять-одиннадцать.
Женщина машет рукой, указывая в конец коридора.
Джейн идет в указанном направлении. Она проходит мимо мужчины, стоящего перед дверью палаты 10–02. У него мрачное лицо и большие пятна пота под мышками. Из палаты 10–05 доносятся приглушенные голоса и взрывы смеха. Через несколько дверей Джейн замечает женщину в розовых халате и брюках, стаскивающую с кровати простыни.
О боже, пожалуйста. Только не это.
У палаты 10–11 Джейн останавливается. Невзрачная дверь, выкрашенная в белый цвет, закрыта. На уровне глаз полоса матового стекла. Джейн касается рукой двери, но, не выдержав напряжения, отворачивается. Она приходит в себя в конце коридора, стоя перед окном без занавесок. Небо снаружи серое, слегка подсвеченное городскими огнями. На нижней панели стекла виден смазанный отпечаток детской руки. Должно быть, девочка вытянулась во весь рост, чтобы его оставить. Откуда ей было знать, что снаружи нет ничего сто́ящего? Только грязный город под грязным небом.
Джейн опускает голову и молится. На этот раз не за Амалию, а за себя. Она просит Бога дать ей силы. Тогда она сможет вынести все, что бы ни случилось, каким бы плохим ни оказалось состояние Амалии. Еще она просит самообладания. Чтобы, когда Джейн наконец увидит Ату, – работа которой заключается в том, чтобы поставлять на ферму невежественных доверчивых филиппинок, притворяясь, будто она испытывает к ним материнские чувства, – прикусить язык на достаточно долгое время, пока не станет ясно: Амалия в безопасности.
Она толчком открывает дверь.
Маленькая палата разделена на две половины синей занавеской, свисающей с металлического стержня. Левая половина свободна. Сквозь занавеску Джейн видит кровать и тело на ней, покрытое темно-зеленым одеялом, слишком большое, чтобы оказаться Амалией.
Джейн замирает.
– Ата?
– Еще одна посетительница, Эвелин, – объявляет медсестра, стоящая рядом с лежащей.
Ата не реагирует. Глаза закрыты, и в ее неподвижности есть что-то неестественное.
Джейн молчаливо смотрит, голова кружится. Или, возможно, вращается сама палата.
Медсестра, заметив замешательство Джейн, объясняет:
– После операции она то приходит в сознание, то снова его теряет.
– Операции?
Джейн не в силах говорить дальше. Она быстро пересекает палату и останавливается рядом с двоюродной сестрой.
– Вы родственница Эвелин?
– Я ее двоюродная сестра, – отвечает Джейн. – Что с ней?
– Ей заменили митральный клапан. Она только что из реанимации.
Джейн наклоняется ближе к Ате, которая занимает на больничной койке гораздо меньше места, чем можно было предположить, и касается ее руки. Та кажется ей совершенно чужой.
Так вот почему Ата не отвечала на звонки.
Медсестра пододвигает стул, чтобы Джейн могла сесть. Джейн благодарит ее, не отрывая глаз от лица Аты.
Джейн представляла себе этот момент весь день и большую часть предыдущей ночи, момент, когда она увидит свою двоюродную сестру и спросит о ее предательстве. Почему? Почему тебя заботит только твоя семья?
Джейн произнесла бы это голосом таким холодным, что кровь застыла бы в жилах. Но вот Ата, перед ней.
Здесь и сейчас.
Джейн смотрит на Ату, желая, чтобы та заговорила. Только одно слово, одно предложение. Какой-нибудь знак того, что с Атой все будет хорошо. После того как она упала в обморок у Картеров, она была слаба, но все равно оставалась сама собой – уговаривала Джейн ее заменить, огрызалась на Энджел.
Но вот лицо Аты – оно такое осунувшееся. Вот ее щеки – такие впалые. Ее рот – прежде всегда пребывавший в движении – теперь застыл. Еще одна борозда на лице, покрытом морщинами.
Джейн осмеливается снова прикоснуться к руке Аты, и, когда та остается недвижимой, к горлу подступают рыдания.
– Я думала, Энджел вам все рассказала, – произносит медсестра с ноткой извинения в голосе.
– Вы знаете Энджел? – спрашивает Джейн, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
– Она приходит каждый день. Вчера привела племянницу Эвелин. Такая милашка.
Сердце Джейн замирает.
– Амалия была здесь?
– По правде сказать, это не разрешено, но мы подумали, что ребенок может придать Эвелин сил для борьбы…
– Как она? – выпаливает Джейн и кладет руку на кровать, чтобы не упасть.
– Малышка? О, она очень энергичная. Энджел ее не удержать! Вся в движении. Маршировала по палате, словно у себя дома. Энджел говорит, она…
В ушах Джейн раздается рев. Он кажется таким громким, что она не может разобрать слов медсестры. Звуки льются каскадом, кружась вокруг Джейн и поднимая ее в воздух.
Амалия здорова.
Джейн закрывает глаза, чтобы сдержать уносящий ее поток. Она вся дрожит. Медсестра начинает рассказывать другую историю. О том, как Амалию посадили на кровать, чтобы девочка могла попрощаться со своей тетей, а она взяла голову старой женщины обеими руками и поцеловала в лоб. Услышав об этом, Джейн устремляется ввысь, куда-то за пределы притяжения Земли, оторванная от нее простой силой слов медсестры.
Амалия здорова.
Джейн льет слезы открыто, не вытирая. Она плачет, тая от счастья, купаясь в океане благодарности.
Медсестра сует в руки Джейн коробку с бумажными салфетками, бормоча слова утешения, которые, вероятно, повторяла несчетное количество раз:
– Ей не больно. Она знает, что вы здесь.
Джейн резко выпрямляется. Ата все еще здесь. Ата, которая лежит на кровати и не шевелится.
– Насколько серьезно больна моя двоюродная сестра?
Медсестра уклоняется от ответа и произносит извиняющимся тоном:
– Будет лучше, если вы поговорите об этом с доктором. Но я думаю, чем скорей дети Эвелин приедут к ней, тем лучше.
Джейн за всю жизнь били только один раз – это сделал сожитель матери с татуировкой в виде змеи, обвившейся вокруг лодыжек, – и чувства, испытанные ею тогда, были точно такими, как сейчас: удар, а за ним внезапная неспособность дышать.
– Энджел сказала, что сообщила детям Эвелин о серьезности ситуации. Им следует поторопиться, чтобы не опоздать.
– Но как это устроить? – тревожно спрашивает Джейн.
Медсестра ничего не понимает. Все не так просто. Им понадобятся визы. Деньги. А как быть с Роем?
– Вы имеете в виду инвалида? Энджел мне о нем рассказала. Бедняжка. Ну, он, наверное, останется дома, но Энджел говорит, дочери могут приехать. Ну, и другой сын…
Ярость охватывает Джейн. Зачем Энджел говорит все это, зная о трудностях? Если все так просто, почему сама Энджел не видела своих детей столько лет?
