– Если ваша двоюродная сестра… скончается… пока вы будете беременны, ваша клиентка позволит вам вернуться в Нью-Йорк на похороны. Если шейка матки не будет раскрыта больше чем на три сантиметра… – Мэй показывает Джейн на планшете соответствующий раздел контракта: – Если шейка матки раскроется на три сантиметра, а плоду будет не меньше тридцати восьми недель, хосту следует поместить…
Джейн смотрит на контракт, но, кажется, ничего не видит.
– Вы продолжите получать ежемесячную плату, – заверяет Мэй, зная, что это небольшое утешение. – Других последствий не будет. Кроме потери бонуса за рождение ребенка.
Джейн сжимает руки и снова хранит молчание. Мэй предполагает, что она молится – о помощи или, быть может, о руководстве – и ждет. Мэй полна печали, большой, как океан. Боли за Джейн, за Эвелин. За дочерей Эвелин, которые увидят свою мать впервые за многие десятилетия лишь для того, чтобы с ней попрощаться, даже если они доберутся до Нью-Йорка. За ее сыновей. Одно несчастье следует за другим. Вечно одно и то же.
– Я хочу, чтобы Амалия осталась со мной, – объявляет Джейн так резко, что Мэй вздрагивает. – Если Амалия будет рядом со мной, мне будет спокойней, даже если моя сестра больна. Вот что вы можете сказать моей клиентке. Она согласится, потому что беспокоится о моем стрессе и о ребенке.
Мэй смотрит на Джейн. Похоже, та выглядит по-другому. Возможно, из-за солнца – его свет уже вовсю льется в окно, – однако Мэй так не думает.
– Я, конечно, могу обсудить твою просьбу с клиенткой, – осторожно говорит она.
– И еще Рейган, – добавляет Джейн. – У нее не должно быть неприятностей. Она не сделала ничего плохого. По-моему, ее тошнило от съеденного в «Золотых дубах».
Мэй притворяется, будто делает пометки на планшете, чтобы выиграть время. Убедить Леона, что Амалию следует оставить с Джейн, будет нелегко. Но вторую просьбу выполнить просто. Они вовсе не собирались сообщать мадам Дэн, что удила закусили обе ее оставшиеся хосты. Но Джейн об этом не следует знать.
– Это всё?
Джейн слегка кивает и берет чайник, который подрагивает в ее руке. Она наливает себе чашку и снова наполняет чашку Мэй. Мэй смотрит, как она подписывает контракт. Она так молода, впереди целая жизнь. Но какова будет эта жизнь?
Мэй приходит к решению: она даст Джейн немного денег, чтобы поддержать ее, пока она не найдет новую работу. Это будет нелегко – Джейн не хватает диплома средней школы и необходимых навыков, и в «Золотых дубах» она персона нон грата. Но Мэй должна найти кого-то из своего круга, кому нужна помощь по дому – с уходом за детьми или, может быть, уборкой. Очевидно, что плата не будет большой. Джейн и Амалии, вероятно, придется вернуться в общежитие в Квинсе. Не лучший способ поднимать ребенка, но разве у Джейн есть другой выбор?
Мэй мысленно продолжает перебирать возможности. И тут ее осеняет идея, как избавить Джейн от предстоящего затяжного прыжка. Это отчаянный шаг, может быть, слишком экстремальный, и она не уверена, как отреагирует Джейн.
– Вы уже думали о том, что будете делать дальше?
Джейн отвечает без колебаний:
– Я сделаю все, что потребуется.
Эпилог
ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА СПУСТЯ
– Перестань брыкаться, мое солнышко, – говорит Джейн Виктору.
Малыш стучит ножками о пеленальный коврик, и над ним вращается мобиль с аэропланами.
Потом он вдруг начинает весело радоваться, как будто один из самолетов делает свои трюки специально для него. Он весельчак, всегда улыбается и теперь занимается именно этим, так широко раскрывая при этом рот, что Джейн смеется:
– Глупый счастливый кроха.
Амалия, топая, входит в комнату. Она настояла на том, чтобы сегодня утром одеться самостоятельно, и облачилась в неоново-розовую балетную пачку и пижамную кофту с лягушками.
– Я хочу на улицу!
– Я еще не готова, Мали, – отвечает Джейн, беря из коробки салфетку и вытирая ею попку Виктора.
Амалия смотрит на это с отвращением.
– Фу, – говорит она и шагает прочь.
Джейн смотрит, как яркий силуэт Амалии исчезает за углом. Джейн знает, что дочь ревнует к ребенку. Она любит его и ненавидит одновременно. Джейн понимает это. Но как удержать в одном сердце оба этих одинаково сильных чувства?
Джейн переносит Виктора в стоящее в углу комнаты желтое кресло, свое любимое. Несколько часов назад она сидела в нем, обнимая малыша и хорошо понимая, что должна позволить ему поплакать, но вместо этого укачивала, помогая заснуть. Она наслаждается этими мгновениями – в доме царит тишина, даже сверчки умолкают, и в мире есть только Джейн, Виктор и желтое кресло в круге света от лампы.
У Джейн не было возможности вот так наслаждаться общением с Амалией, когда та была маленькой. Они тогда жили в общежитии в Квинсе, и Джейн все еще не могла прийти в себя после того, как бросила Билли. Когда Амалия просыпалась ночью, Джейн боялась потревожить своих соседок по комнате. В голове роились беспокойные мысли – как найти работу, кто поможет нянчить Амалию, прав ли Билли, говоря, будто Джейн попадет в ад за то, что добивается развода, – пока темнота не начинала сереть и не наступало утро.
– А сейчас? Можно теперь мне выйти на улицу? – спрашивает вернувшаяся Амалия.
Она добавила к своему наряду блестящую ковбойскую шляпу, которую надевала на Хеллоуин в прошлом году, когда с ватагой сверстниц стучалась в двери, требуя угощения.
– Еще несколько минут, Мали.
Амалия смотрит на мать, уперев руки в бедра и склонив голову набок. В этой позе она так напоминает Ату, что у Джейн щемит сердце.
– Потерпи.
Амалия разворачивается, и Джейн слышит, как она с грохотом спускается по лестнице. Внешняя дверь хлопает. Через окно Джейн видит Амалию, бегущую по траве без обуви. Джейн почти злится. Не прошло и месяца, как Амалия, расхаживая босиком, наступила на пчелу, и та ее ужалила. Полдня дочь ковыляла, прося, чтобы Джейн взяла ее на руки.
Но Джейн даже немного рада. Во время последнего родительского собрания воспитательница детского сада, куда ходит Амалия, рассказывала о том, что ее дочь нарушает правила (не надевает халат на занятиях по рисованию, и ей «сложно» качаться на качелях по очереди). «Она хорошая девочка, но очень своевольная».
Воспитательница сказала это, покачав головой, как будто в этом было что-то постыдное. Как будто быть одновременно хорошей девочкой и очень своевольной нельзя.
Никто никогда не отзывался о Джейн как об очень своевольной.
Джейн натягивает на Виктора штанишки, поднимает его и прижимает к груди. С ним действительно легко иметь дело, капризничает он редко. С Амалией в этом возрасте, по словам Аты, были проблемы. Может быть, Виктор каким-то образом чувствует, что родился для более легкой жизни? Не потому ли, что мальчикам в этом мире комфортней, чем девочкам?
