И все же два выходных назад, когда Джейн и Амалия провели ночь у Рейган в Уильямсберге, это было приятно – утомительно, но приятно. Только Мэй, Итан и Виктор. Они с Итаном слонялись по дому – трудно было строить планы, когда Виктор все еще спал три раза в день, – и вместе готовили еду. Ночью они втроем лежали в постели и смотрели фильм. Итан вскоре заснул вместе с Виктором, лежащим, раскинув руки, у него на груди. Мэй радовалась, наблюдая за ними.
Амалия больше не кричит, но все еще плачет.
– Я отниму у пса шляпу, – заверяет ее Джейн.
Черный пес скачет взад и вперед по двору, зажав в зубах ковбойскую шляпу. Джейн зовет его, но, когда он приближается, ей становится страшно. Он такой большой. Мощный. Рейган рассказывала, что собаки могут чувствовать страх и от этого смелеют.
– Ко мне, – приказывает Джейн, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо.
Пес приближается. Джейн успевает схватить шляпу, но тот ее не отпускает, и он сильнее. Трепеща от восторга, пес вырывается на свободу и начинает носиться зигзагами по траве.
– Плохая собака! – кричит Амалия.
Джейн видела, как сосед играет со своим питомцем. Она находит на земле палку и с бьющимся сердцем начинает махать ею в воздухе, пока собака ее не замечает и не приближается. Джейн изо всех сил швыряет палку как можно дальше. Собака роняет шляпу Амалии на траву и бежит за палкой.
Амалия бежит за шляпой и лучезарно улыбается Джейн.
– Спасибо, мама! – кричит она и начинает танцевать торжествующую джигу, уперев руки в бедра и топая босыми ногами.
Солнце сияет на блестках ее шляпы, так что Джейн на мгновение оказывается ослеплена.
Амалия бежит к качелям, но ее отвлекает упавшая ветка дерева. Она берет ее в руки и начинает на ней скакать, как на лошади.
– Я сейчас тебя спасу, мама!
Джейн смеется над своей дочерью, наблюдая, как та стреляет из пальцев по воображаемым плохим парням, прежде чем бросить ветку, когда ей надоедает игра. Она прыгает по траве, держась одной рукой за шляпу, а другой машет черному псу, чтобы тот подошел ближе.
– Будь осторожна, Мали, – предупреждает Джейн.
В груди она ощущает покалывание, а это значит, что скоро придется сцеживать молоко для Виктора. Госпожа Ю купила самый лучший молокоотсос, так что это не займет много времени. К тому же Джейн, сцеживаясь, может гладить белье и не сидеть сложа руки.
– Мама, смотри! – кричит Амалия.
Порыв ветра приподнял ее юбку, и та вздымается вокруг нее, словно ярко-розовый цветок.
– Какая прелесть, Мали, – говорит Джейн, и что-то берет ее за душу.
Она думает об Ате, о ее грубовато-нежных руках, гладивших Джейн по голове, когда та болела, об очках для чтения, которые балансировали на самом кончике носа, когда Ата учила ее жить, и о том, как бесцеремонно она велела Джейн перестать плакать, потому что можно обойтись и без Билли. Ата поможет.
Джейн жалеет, что ее нет здесь. На этом солнце, на этой траве, рядом с этим большим белым домом, наблюдающей за Амалией. Она поняла бы, что теперь все будет по-другому.
– МАМА!
– Что, Мали? – спрашивает Джейн, чувствуя боль и радость одновременно при виде бегущей дочери.
– Мама, подтолкни меня! – кричит Амалия, взбираясь на качели и сбрасывая шляпу.
Джейн качает головой и поднимает шляпу с травы, прежде чем собака успевает снова ее схватить. Амалия должна лучше заботиться о своих вещах. Джейн уже собирается сказать это, когда ее дочь снова кричит:
– Быстрей, мама! Быстрей!
Джейн встает позади дочери. Теперь она может толкнуть сильней, Виктор больше не мешает, обе руки свободны.
– Как тебя качать, Мали? Сильно или не очень?
– Изо всех сил! – кричит Амалия. – Как можно выше!
Примечание автора
«Ферма» – художественное произведение. Ее сюжет – плод авторской фантазии, но также во многих отношениях соответствует истине: он вдохновлен людьми, которых я знала, и историями, которыми они со мной поделились.
Я родилась на Филиппинах. Когда мне было шесть лет, мои родители, братья, сестры и я переехали на юго-восток Висконсина. Во многих отношениях сердце Америки полностью отличалось от мира, который мы покинули. И все же, поскольку родственники отца эмигрировали в Висконсин раньше нас, а также благодаря дружной филиппинской общине, которая уже образовалась в этом районе, я выросла в двух мирах: в нашем старом, сохранившемся в виде шумных собраний по выходным, на которых было очень много еды и во время которых мы встречались с филиппинскими родственниками и друзьями, а также в нашем новом, где моя младшая сестра и я были двумя из всего четверых азиатских детей во всей начальной школе.
После окончания школы я отправилась на восток, чтобы поступить в Принстонский университет. Там мне открылся новый мир, и не только в интеллектуальном отношении. Принстон стал первым местом, где я столкнулась с огромным неравенством – как имущественным и классовым, так и касающимся опыта и возможностей.
Несколько лет спустя – после службы в финансовой сфере, а затем перехода в журналистику – я решила бросить работу, чтобы проводить больше времени с моими маленькими детьми. Именно тогда я поняла, что единственными филиппинцами, которых я знала на Манхэттене, где жила со своей семьей, являлись те, кто трудился у моих друзей – няни, домработницы, уборщицы. В конце концов мой муж и я через некоторое время тоже наняли замечательную филиппинскую няню.
Возможно, потому, что я с Филиппин, а также разговорчива, любознательна и общительна по природе, мне удалось подружиться со многими из филиппинских нянь, с которыми меня сводила судьба, а также с другими уроженками Азии, Южной Америки и Карибских островов. Я слушала их рассказы – о неверных мужьях и суровых начальниках, об общежитиях в Квинсе, где койки снимают на полдня, чтобы сэкономить деньги, и о том, как сбережения переправляются в самые отдаленные уголки мира, чтобы поддержать детей, родителей или племянников, оставшихся дома. Я видела ежедневные жертвы, на которые эти женщины шли в надежде на что-то лучшее – для своих детей, если не для себя, – и огромные препятствия, стоявшие на их пути.
Пропасть между их возможностями и моими огромна. Я часто задаюсь вопросом, можно ли сегодня ликвидировать эту пропасть в нашем обществе. И несмотря на то, что мне бесчисленное количество раз говорили, будто я воплощение американской мечты, я знаю: эта пропасть имеет такое же отношение к удаче и случайности, как и к моим заслугам.
Во многих отношениях мой роман является кульминацией непрерывного диалога, который я вела сама с собой на протяжении последних двадцати пяти лет – об удаче и заслуженном воздаянии, об ассимиляции и непохожести, о классах, семье и самопожертвовании. Я написала его не для того, чтобы найти ответы, потому что их у меня нет. Вместо этого книга предназначена для изучения – мной и, надеюсь, ее читателями – вопросов о том, кто мы, какие надежды лелеем и какими видим тех, кто отличается от нас. Я надеюсь, что «Ферма» послужит окном, которое поможет лучше увидеть других людей.
