– А почему нет? – вдруг спросила я, приложив все силы, чтобы вопрос не прозвучал вызывающе. Но напоминание о приближающемся браке оказалось уж очень неприятным, и какая-то часть меня отчаянно пожелала выразить протест.
Анабелл же, кажется, едва удержалась, чтобы не отвесить мне подзатыльник, но взяла себя в руки.
– Как вы себе это представляете? – язвительности в её голосе хватило бы на троих. – Вы в трауре!
– Он почти закончился.
– Вас могут узнать!
– Нет, если надеть маску или хотя бы наложить грим! Мы же говорим о театре!
– Благовоспитанные девицы благородного происхождения не поют на сцене!
Судя по решительности в голосе, это был самый веский аргумент в её арсенале. Отвечать на эту реплику вслух я не стала, но Анабелл по моему красноречивому взгляду и так прекрасно догадалась, что я хотела сказать.
«А я не благовоспитанная девица благородного происхождения».
Она шумно выдохнула, потому что возразить здесь было нечего, и только продолжала буравить меня осуждающим взглядом, а мистер Хогарт, с интересом слушая нашу перепалку, даже сделал шаг назад, чтобы не попасться разгневанной компаньонке под горячую руку. Но, кажется, идея с привлечением меня к театральному искусству действительно захватила его, потому что он миролюбиво заметил:
– Разумеется, я не смею настаивать, но, мисс Грэм, должен заметить, что ваша подопечная права в одном. Мы сможем гарантировать ей полное инкогнито. Я прекрасно понимаю, что огласка никому не нужна, и готов приложить все усилия, чтобы мисс Барнс чувствовала себя комфортно.
Анабелл метнула в него такой испепеляющий взгляд, что он поспешно добавил, вновь хватаясь за платок, и торопливо засеменил назад:
– Но, полагаю, что данный вопрос требует более глубокого обдумывания… Возможно, будет лучше, если я вас покину… Не смею больше вам мешать… Но в любое время я жду вас в театре для обсуждения деталей! И от всей души благодарю вас за ваше гостеприимство!
Он откланялся и почти бегом удалился. Анабелл дождалась, пока шаги директора и режиссёра смолкнут на лестнице, а затем закрыла дверь в музыкальный салон и повернулась ко мне. Руки скрещены на груди, тонкие ноздри раздулись от негодования, в глазах – праведный гнев.
– Что ты творишь?!
– Ничего особенного, – мрачно заявила я, приготовившись с боем отстаивать своё мнение. – Только я не могу больше безвылазно сидеть здесь и подчиняться дурацким правилам, от которых в моём времени не останется и следа!
– По-твоему, лучший способ что-то изменить – это поставить под удар своё доброе имя и репутацию?!
– Это не мои имя и репутация, Анабелл, – тихо напомнила я. – Я не мисс Барнс.
– Но жить тебе в её шкуре! – грубо парировала Путешественница, и на это возразить мне было нечего.
Какое-то время мы молчали. Спустя несколько секунд я увидела, как злость на её лице сменяется задумчивостью.
– И как ты себе всё это представляешь? – наконец поинтересовалась она уже без прежней непримиримости.
Я задумалась. Предложение мистера Хогарта, поначалу выглядевшее совершенно абсурдным и нереальным, внезапно показалось не таким уж невероятным.
– У меня всё ещё траур… – медленно произнесла я. – Ходить я почти никуда не могу, и визитами знакомые меня тоже не балуют. Кузен дома бывает только по утрам и ночам, и то не всегда. Значит, моего отсутствия дома никто не заметит.
– Но помимо самих выступлений будут ещё репетиции, – сухо напомнила Анабелл, и я кивнула.
– Понимаю.
– Внешность изменить в целом можно… – задумчиво заметила она. – Ты же понимаешь, что никто в театре не должен узнать твоего имени?
– Придумаем псевдоним, – пожала плечами я.
Она присела на диван, продолжая размышлять, и я осторожно спросила:
– Так ты не возражаешь?
Анабелл устало помассировала виски и посмотрела на меня, как на маленького ребёнка, которому бесполезно что-либо доказывать.
– По большому счёту – возражаю. То, что ты предлагаешь, – авантюра и безрассудство, которые нужны тебе не для какой-то цели, а просто так, чтобы развлечься. Это может угрожать моему делу.
– Но?.. – поторопила я её, когда она замолкла, хотя фраза осталась незавершённой.
В этот момент Путешественница усмехнулась – холодно, оценивающе.
– Но тебе повезло, что театр на Друри-Лейн тоже попадает в зону наших интересов, – её голос понизился почти до шипения. – А это значит, что и там ты сможешь быть нам полезна.
Глава 9
– Я по-прежнему не понимаю, как подобная идея вообще могла взбрести тебе в голову, – проворчала Анабелл и откинулась на спинку сиденья, осуждающе скрестив руки на груди. – А ещё больше не понимаю, почему я согласилась на это…
Я ничего не ответила. Слегка отодвинув шторку на окне кареты, я с интересом рассматривала городские улицы. В прошлый раз, когда мы отправлялись на музыкальный вечер, присутствие сэра Перси мешало мне, а сейчас я пользовалась случаем и восполняла пробелы в своём образовании. Правда, из-за тумана, основательно приправленного угольным смогом, видимость снова была весьма ограниченной, но что-то разглядеть всё же удавалось.
Стояло утро, и горожане спешили по своим делам. Мальчишки-газетчики с большими сумками и жестяными кружками продавали газеты, громко выкрикивая последние новости. Кухарки с объёмистыми корзинами шли на рынок за продуктами. Местный аналог дворника – метельщик – старательно разгонял грязь по перекрёстку, а затем отступил в сторону, давая дорогу тяжело нагруженной телеге. Я увидела нескольких чистильщиков обуви, точильщика ножей, тащившего на себе здоровенную конструкцию с точильным камнем, стайку уличных мальчишек, промчавшихся по мостовой с громким гиканьем и свистом…
– Ты сама не отдаёшь себе отчёт, в какую авантюру ввязываешься, – с упорством католического монаха, отказывающегося во времена правления Генриха VIII принять англиканство, продолжала гнуть свою линию Анабелл. – Если хоть кто-то узнает, кто ты…
Этими нравоучениями она уже порядком меня замучила, хотя в глубине души я не могла не признать, что в её словах есть зерно истины. Это действительно была безрассудная затея, в которой по здешним меркам слишком многое оказывалось поставленным на карту, и у меня не было чёткого и внятного ответа, зачем мне это понадобилось. Пожалуй… я всё ещё ощущала себя так, словно моя настоящая жизнь осталась в двадцать первом веке, в то время как то, что происходило здесь, воспринималось как нечто непривычное и инородное, словно я не жила сама, а смотрела кино по телевизору или наблюдала за представлением из зрительного зала. Та единственная «достойная» участь, которую могло предложить викторианское общество женщине благородного происхождения, казалась мне весьма ограниченной и неинтересной, и потому я с такой готовностью ухватилась за сумасбродное предложение Хогарта. Оно действительно могло бы принести новые, гораздо более острые ощущения, которые в этом мире могли бы показаться совершенно недопустимыми…
