Бурнонвиль несколько раз был в Берлине, но самой запомнившейся стала поездка в начале 1870-х годов, вскоре после победы Германии во Франко-прусской войне. Он увидел балет Тальони «Фантаска» и был поражен «огромным corps de ballet», включавшим около двухсот девушек, выстраивавшихся с военной точностью, причем каждая переодевалась по пять или шесть раз за спектакль. Финальная сцена была столь явным китчем, что Бурнонвиль сдался: волшебница Аквария, писал он, в финале «соединяет несчастных влюбленных в своем аквариуме, где над их головами плавают щука и окунь, а подружки невесты возлежат живописными группами в открытых устричных раковинах, в окружении кораллов, полипов и вареных омаров!»27
Россия была чем-то совершенно иным. Бурнонвиль давно знал о привлекательности Санкт-Петербурга для танцовщиков: многие из его парижских коллег занимали там должности, один из его учеников, швед Пер Христиан Иогансон, тоже уехал работать в Императорских театрах
[37]. Но Бурнонвиль медлил, хотя его разбирало любопытство: Россия была «могущественным королевством», но, казалось, лежала «за пределами цивилизации». В 1840-х Бурнонвиль (который никогда там не был) презрительно писал: «Россия гроша ломаного не стоит, [люди] апатичны, без вкуса к жизни, платят там плохо». Это было не совсем так: в действительности царь был готов платить довольно много, если имя было звучным и достаточно французским. Иогансон, как должен был заметить Бурнонвиль, впервые отважился поехать туда как партнер Марии Тальони, под надежным прикрытием ее славы28.
И дело не в том, что Бурнонвилю не хватало возможностей: у него были хорошие связи, в Копенгагене он давал уроки балета нескольким русским дипломатам. Он уверял, что получал (и отклонял) предложения поставить балеты в Санкт-Петербурге; одно из них в 1838 году сделал будущий император Александр II, который видел балет «Вальдемар» во время визита в столицу Дании и пришел в восторг. Но только в 1870-х, когда Бурнонвиль почувствовал, что Россия превращается в крупный центр развития искусств, он заставил себя туда поехать. Этому способствовало то, что датская принцесса Дагмар (Бурнонвиль преподавал ей балет) вышла замуж за сына Александра, будущего императора Александра III: связи на высочайшем уровне смягчили его беспокойство и облегчили путешествие.
Бурнонвиль был ошеломлен размахом театральной жизни в Санкт-Петербурге. Уровень и качество подготовки танцовщиков произвели на него необычайное впечатление, его потрясло финансирование школы, строгое расписание, «просторные и комфортабельные спальни <…> и даже небольшая часовня!» Он проникся уважением к балетмейстеру Мариусу Петипа, с которым его объединяло прошлое: Петипа был французом и тоже работал с Вестрисом в Париже. Однако встревожили увиденные в Санкт-Петербурге балеты: он счел их «похотливыми» и полными акробатики, искусство в них, как ему показалось, было низведено до «жалкой буффонады». Расстроенный, он все это высказал Петипа и Иогансону:
Они признали, что я прав, признались, что в глубине души не выносят и презирают все это, объяснили, пожимая плечами, что вынуждены следовать веянию времени, которое приписывают пресыщенности публики и особым пожеланиям власть предержащих.
Это не совсем справедливое описание проблем и давления, с которыми в то время сталкивался русский балет, но оно отражает то, что Бурнонвиль чувствовал себя одиноким островом: его балеты в Санкт-Петербурге все больше воспринимались как старомодные и устаревшие29.
В действительности это ощущение одиночества не связано с отсутствием единомышленников в искусстве: многие из коллег и друзей Бурнонвиля разделяли как его эстетические идеалы, так и чувство растерянности. Дело в том, что с ходом времени почти никто из них, казалось, не желал оставаться на прежних позициях. При всей своей приземленности Бурнонвиль не увидел, что проблемы, с которыми они сталкивались, разительно отличались от его проблем, что история и обстоятельства жизни уводили этих художников все дальше от Парижа времен Огюста Вестриса и Марии Тальони. Тем не менее Бурнонвиль решительно не желал сдаваться. Постепенно карта европейского балета в его сознании менялась, чего он сам практически не замечал: он начал верить, что не Париж, Берлин, Милан или Санкт-Петербург, а Копенгаген – главная, и, может быть, последняя надежда балета.
Причины этого связаны как с политикой, так и с искусством. Как Бурнонвиль скоро убедился, в 1830 году произошли значительные политические потрясения в Париже, Брюсселе, Вене, Варшаве, в итальянских и германских государствах, а в 1848-м дело обстояло еще хуже. Но датчане оставались целы и невредимы. Безусловно, в марте 1848 года в Копенгагене около двух тысяч человек собрались у театра Казино, чтобы предъявить список требований королю Фредерику VII, но они могли не беспокоиться: король сам официально сообщил им, что кабинет министров уже подал в отставку. «Если вы, господа, – сказал он им, – так же поверите своему королю, как он верит своему народу, он поведет вас по пути чести и свободы». Толпа разошлась, и Дания совершила «бархатный» переход от абсолютизма к конституционной монархии30.
Эти впечатляющие перемены, однако, вскоре были омрачены подъемом националистических (лингвистических и культурных) настроений в подконтрольных Дании, но населенных этническими немцами герцогствах Шлезвиг и Гольштейн. Весной 1848 года ситуация стала нестерпимой, датчане послали туда войска, и в конце концов восстание было подавлено, но только через два года ожесточенной борьбы и переговоров. Как и большинство убежденных либералов, Бурнонвиль оживился. Он вступил в ряды королевских волонтеров и предложил свои услуги Министерству иностранных дел в качестве переводчика, но самым ценным его вкладом стала новая постановка «Вальдемара». Уходившие на фронт были заняты в спектакле в массовке, и когда Свен проиграл битву при Грате-Хеде и Вальдемар был возведен на трон, в публике раздались крики: «Так будет со всеми предателями! Долой предателей!» В своих мемуарах Бурнонвиль с нежностью писал, что, когда Вальдемар наконец «разорвал цепи тирании и осчастливил все королевство», зрители и артисты запели патриотическую балладу «в один голос»31.
В последующие месяцы Бурнонвиль пошел дальше. Он направил весь свой театральный опыт на политические праздники и благотворительные акции, и когда датчане праздновали победу над восставшими провинциями, помогал в постановке пышных торжеств в Копенгагене, в садах замка Розенборг, и в том числе балета, исполненного на квартердеке военного корабля, построенного для этого случая, в котором приняли участие восторженные моряки, спонтанно выскочившие на сцену. Кроме того, ему поручили организацию банкета в городской ратуше в честь вернувшихся войск в 1851 году, и он взялся за дело со всей искренностью, позже с удовольствием вспоминая, что принес «пользу общественной жизни Дании»32.
