Там их ожидали новые церемонии, и прежде чем Хиона смогла войти в вагон, ей пришлось выслушать речи мэра портового города и нескольких городских советников.
Королевский вагой, как она и ожидала, оказался очень удобным, был роскошно отделан алым бархатом и устлан мягкими персидскими коврами.
Он состоял из гостиной, настолько просторной, что в ней без труда разместилось бы человек десять, откуда дверь вела в спальню, которая занимала половину вагона и, несомненно, предназначалась для мужчины. Дубовые панели, кровать резного красного дерева, все аккуратно вделано в стены, но с женской точки зрения маловато зеркал и освещения, чтобы разглядеть себя как следует.
Занавески на окнах тут тоже были из алого бархата, как и ковер, как и покрывало на кровати с королевскими гербами, вырезанными и на изголовье.
«Его величество, бесспорно, позаботился, чтобы никто не усомнился в его сане!» — подумала Хиона, но вслух этого не сказала.
Когда поезд тронулся, она сняла шляпку с помощью камеристки, которая на очень плохом немецком объяснила, что она тут к ее услугам.
Это была женщина лет тридцати, с приятным лицом, и Хиона сказала:
— Если не ошибаюсь, вы славонка.
Сказала она это по-славонски, и глаза женщины просияли.
— Вы говорите на нашем языке, ваше высочество?
— Постаралась выучиться чему смогла по дороге сюда, — ответила Хиона.
— Но это чудесно! Поистине чудо! С тех пор как меня взяли во дворец, со мной никто не говорил на моем родном языке.
— И давно вы там служите? — спросила Хиона.
— Больше пяти лет, ваше высочество.
— Ну, так вы должны помогать мне с ним, — сказала Хиона. — Вы останетесь при мне, когда мы приедем?
— Надеюсь, ваше высочество, но это зависит от того, будете ли вы довольны мной.
— Я очень-очень довольна, что вы славонка, — ответила Хиона.
Немного поговорив с камеристкой, она вышла в гостиную, где ее ждали Боудены и славонский посол.
Она знала, что к королевскому вагону прицеплен другой, для свиты, и с облегчением подумала, что останется одна и не будет вынуждена слушать, как они разговаривают в гостиной, когда сама ляжет спать.
И, словно читая ее мысли, леди Боуден сказала:
— Вы не боитесь остаться одна, ваше высочество? Его превосходительство как раз говорил, что в гостиной могли бы дежурить ночью ваша камеристка или кто-то из адъютантов, если вы это предпочтете.
Хиона засмеялась:
— Ни в коем случае! Я уверена, они все время меня будили бы то кашлем, то шагами. Нет, я предпочту быть одна. Уверяю вас, я нисколько не боюсь.
— Ну мы, так сказать, за стеной, если мы вам понадобимся, — сказала леди Боуден. — Планируя этот вагон, его величество сказал, что ему неприятна близость слуг, и потребовал, чтобы вагон строился только для него.
— И, по-моему, поступил совершенно правильно, — сказала Хиона. — Посторонним незачем знать, храпишь ты или нет.
Она пошутила, но славонский посол был шокирован так, словно она нанесла оскорбление особе короля.
Ей хотелось полюбоваться пейзажем, и потому Хиона села у окна по ту сторону гостиной от остальных.
На их попытки завязать разговор она отвечала односложно, и вскоре оба посла начали беседовать вполголоса, а леди Боуден задремала.
Через какое-то время они остановились на станции, в вагон подали обед, и к ним присоединились министры. Обильная трапеза затянулась, и Хиона изнывала от скуки, хотя мысленно и выговаривала себе за это.
Капитан Дариус, естественно, приглашен не был, а всем остальным, решила она, давно перевалило за пятьдесят.
Иногда они словно спохватывались, вспоминали о ее присутствии и обращались к ней с тем или иным замечанием, настолько банальным, что она не трудилась отвечать, но все остальное время разговаривали между собой, причем о вещах, о которых она не имела никакого представления, нарочно, как она не сомневалась, избегая всего, что могло бы ее заинтересовать.
Наконец, когда она уже не могла бороться с зевотой, а графины с портвейном и ликерами наполняли рюмки не менее шести раз, поезд остановился.
Славонский посол встал, отогнул бархатную занавеску и воскликнул:
— Манский перевал! Быстро доехали! Никак не думал, что мы будем у границы так скоро.
Хионе это время казалось нескончаемо долгим, и она подумала, что им его скрасили еда и напитки.
А потому она очень обрадовалась, когда леди Боуден сказала:
— Мне кажется, нам пора удалиться и дать возможность ее высочеству немного отдохнуть. Завтра ей предстоит долгий день.
— Совершенно верно, — согласился славонский посол. — Ваше высочество, мы тронемся в восемь часов и прибудем в столицу перед полуднем. Его величество будет нетерпеливо ожидать вас на вокзале с премьер-министром и другими членами правительства.
Он помолчал и добавил:
— Возможно, вам придется сказать несколько приветственных слов, но полагаю, его величество поблагодарит всех за вас, и вам останется лишь улыбаться ему и выслушивать представления с достоинством и, надеюсь, с удовольствием.
Вновь он говорил с ней точно с новобранцем. Хионе очень захотелось так ему и сказать, но она ответила спокойно:
— Благодарю вас за предупреждение, а теперь, как сказала миледи Боуден, я устала и была бы благодарна, если бы ко мне прислали мою камеристку, чтобы я могла лечь спать.
После этого им пришлось уйти, и ей показалось, что кое-кто из министров с сожалением оглянулся на еще полные до половины графины.
Впрочем, лакеи тут же их унесли, и, выслушав несколько совершенно ей не нужных пожеланий доброй ночи, она осталась одна.
Хиона отдернула занавеску на окне и увидела, как и ожидала, что они находятся высоко в горах, чьи вершины темными силуэтами рисовались на фоне звездного неба.
Тут в вагон поспешно вошла ее камеристка Мизра со словами:
— Ваше высочество, наверное, очень устали. Время уже позднее.
— А который час? — спросила Хиона.
— Почти полночь, ваше высочество.
Хиона вздохнула.
— Я так и думала, но они пили и пили.
Мизра засмеялась.
— Мы всегда так говорим о немцах, — сказала она. — Пьют! Пьют! Пьют!
Вдруг, словно спохватившись, она прижала ладонь корту.
— Простите, ваше высочество, мне не следовало говорить так.
— Я хотела бы сразу объяснить, — сказала Хиона. — Если вы останетесь при мне, а я надеюсь, что так и будет, нам следует быть откровенными друг с другом. Вам совсем не нужно беспокоиться, что вы скажете что-нибудь лишнее или не так. Я хочу, Мизра, чтобы вы говорили все, что вам нравится, и я буду рада. Я ценю откровенность. Я знаю, что могу быть откровенной с вами, что вы никому не расскажете.
