Эта мысль так нравится Саше, что он забывает собственное мнение о Шуйском как о неумном человеке. Достаточно того, что умны Романовы. Он чувствует, что где-то здесь, рядом с мальчиком и Романовыми, в карманах роскошного кафтана Федора Романова – отмычка. Чтобы понять логику происходящего, нужно представить себя в их шкуре. Шуйский – он видит его в образе сокурсника, как проворно семенит этот пухлый человечек в учебную часть, чтобы оповестить начальство о прогулах группы. Есть что-то бабье во всей его фигуре, не хватает салопа. Хотя Шуйскому не позавидуешь, он лежал на плахе, решение Самозванца было отозвано в последнюю минуту. С другой стороны, они все играли “пан или пропал”. Или пропал. Шубник, так его называли, он торговал шубами (вспоминает Саша). Смешно, он уже не помнит, о ком речь, о Шуйском или о сокурснике.
Годунов, когда пришел к власти, попросту остался один. Никто, кроме Иова, этого последнего из великих патриархов, не прикрывал его спину. “Хитросторойные пронырства бояр велики суть”. И он был вынужден громить – и Шуйских, и Бельских, и Романовых. Не мог вырвать только главного козыря, царевича Димитрия. Эту карту Романовы и Шуйские разыгрывали сами, и называлась она “Гришка Отрепьев”. Такой джокер в колоде. Они были соседями – Отрепьевы и Шестовы, материнская линия романовской династии. Жены, вдовы, матери, сестры – за кулисами Смутного времени много женщин. Отрепьев служил на дворе у Романовых еще до разгрома этого семейства Годуновым. Он даже бывал в Кремле со свитой. Спасаясь от опалы, он постригся – в Железноборовском монастыре недалеко от Самети. Но кто подтолкнул его на роль самозванца? Без протекции и поддержки он неминуемо провалился бы. Шуйский? Уж он-то знал, что случилось в Угличе. Или был реальный, уцелевший в то утро Димитрий? Трудно поверить, чтобы обычный, пусть и небесталанный костромской парень мог проявить чудеса государственной мысли. Изучая его восхождение к власти, Саша ловил себя на ощущении, что действуют вообще двое, Господин и его Тень, иначе было бы не успеть, сколько успел Лжедмитрий.
Когда вести о воцарении Лжедмитрия дошли до монастыря, куда был пострижен в монахи Федор Романов, – будущий патриарх Филарет, по воспоминаниям монахов, буквально плясал от радости. Словно то, что он задумывал еще в Угличе с Шуйским, свершилось. “Теперь-то меня узнаете, теперь я между вами не тот буду”, – говорит он. И действительно, как только Лжедмитрий воцаряется, Филарет возвращен из ссылки и возвышен до митрополита. Возвращена из ссылки и Мария Нагая. Сцена воскресения блудного сына: мать и “сын” шествуют в Кремль под руку, толпа рыдает; Нагие снова при власти, новый царь словно возвращает кредиты; интрига, начатая Нагими-Шуйскими-Романовыми на угличском подворье, стремительно развивается. Но теперь, когда цель, ради которой все это затевалось, достигнута, когда с династией Годуновых покончено – Лжедмитрий не нужен тоже. Его карта сыграна, но кто займет его место на троне? И теперь уже перессориваются те, кто его подготавливал. Шуйского тащат на эшафот за агитацию против своего ставленника. Кто бы он ни был, Гришка или реальный царевич, от него нужно избавиться; он сделал свое дело, Годуновых вырезали, их больше нет и не будет. Шуйский помилован только затем, чтобы снова устроить переворот. Лжедмитрий погибает, его труп, выставленный на обозрение, изуродован, а на лице скоморошья маска. Он уходит в историю безымянным, отныне никто никогда не узнает, кто же на самом деле целый год сидел на русском троне. На сцене Шуйский, это его звездный час. Что первым делом предпринимает незаконно пришедший к власти человек? То же, что и всегда, дискредитирует власть прежнюю. Шуйский вообще хочет убить двух зайцев. На этом этапе ему выгодно союзничать с Романовыми и он отсылают Филарета, Федора Романова то есть, в Углич. Он делает то, что приказал Годунов пятнадцать лет назад ему самому. В Угличе Филарет должен эксгумировать тело царевича и объявить его святым, то есть сделать ровно противоположное тому, что когда-то сделал Шуйский. Подобное обретение “нетленных мощей” навсегда избавит Шуйского от призрака царевича Димитрия, легенды о чудесном спасении которого снова гуляют по Москве. Не может же покойник быть одновременно и претендентом на трон? Это возможность навсегда очернить Бориса, поскольку святым может стать лишь невинно убиенный, а никак не эпилептик-самоубийца; этим он окончательно вытравит добрую память о году-новском правлении; проклянет выборную власть, от которой на Руси только смута; а Церковь поможет, она теперь карманная; это не годуновский упрямец Иов.
Итак, снова Углич. Все возвращается туда, где началось. Но чем у́же круг, тем пронзительнее пустота в центре. Нет там никакого царевича, это мертвая точка, вокруг которой Сашина мысль и воображение бессильно сжимаются кольцами. Воронка, куда все аргументы “за” и “против” просто проваливаются, вылетают. Если в истории есть черные дыры, то одна из них – Углич. Бешеное эго страстей, бесстыжая и беспощадная борьба за власть, в которой испачканы кровью и церковь, и народ, и государство, – бессильны перед этой точкой.
Филарет прибывает в Углич с тем, чтобы эксгумировать тело и объявить о святости невинно убиенного отрока. Что бы ни находилось в гробу, останки Димитрия 15-летней давности или еще чьи-то той же давности, положенные вместо уцелевшего царевича, или вообще ничего – Филарета это не должно удивить. Об этом он и так знает, и сообщает в Москву то, что от него ждут: мощи найдены нетленными, готовьте канонизацию. А эти кости мы выбросим, пока их никто не видел, и закопаем другого мальчика. А потом созовем народ и снова вскроем могилу. Дивись, православные, чудо свершилось, новый святой земли русской явился. Тело этого мальчика с почестями переносят в Москву. Ты справился, говорит Шуйский Романову. О чудесах исцеления мы позаботимся сами. Артисты уже наняты и ждут в Архангельском.
Теперь, когда схема ясна, до финальной сцены остается один шаг, но как страшно его сделать. Кто был этот мальчик, положенный вместо царевича? Где его взяли, в какой голодающей деревне купили? Как увели, как умертвили? Вот тебе конфета, хочешь быть царевичем? Или? Хочу. Так кому же тогда поклоняются эти люди? Как это точно и страшно, как по-русски. Безымянный отрок из неизвестной деревни, главный русский святой.
…На ящике звенят монеты, храм наполняется свечным запахом. Старухи гомонят и шаркают, а молодые смотрят в пол или на огоньки свечек. Отец Константин облачается и зажигает светильники. Он уходит в алтарь, а Саша сидит за шкафом. “Выход усопших в рай”, “Семя жены поразит главу змия”… Матушка репетирует с певчими, слышны тоненькие, почти детские голоса. За шкаф приходит священник. Отец Константин улыбается сквозь бороду.
– Чего в темноте? – Он включает настольную лампу.
– Значит, ровно в полночь, – говорит Саша.
Они сверяют часы.
– Только сначала негромко, – говорит батюшка – а уж потом во всю силу…
Он показывает кулаками и улыбается.
– На лестнице смотри осторожнее, – предупреждает он, – совсем гнилая.
Саша кивает и нащупывает в кармане ключ от колокольни. Отец Константин крестит его и возвращается в алтарь. Саша снова остается один. В этот приезд он не чувствует себя таким уж чужим, кое-кого из прихожан он знает, бабу Гелю, например, и хромую Валентину на ящике, хотя она и смотрит неодобрительно, как будто Саша что-то хочет забрать у них. “Но ведь ты единственный, кто…” Ему смешны собственные мысли. “А сам спрятался”, – говорит он и малодушно выглядывает из-за шкафа.
