С шумом выдыхаю и переворачиваю страницу. На следующей фотографии, на фоне стены с нарисованными в полный рост аистами, запечатлена вся семья в полном составе. У меня начинает дергаться глаз. Дальше листаю, стараясь не задерживаться на тех фотографиях, где Дамир снят вместе с Авдаловым. Потому что это невыносимо. И останавливаюсь лишь на тех фото, где мальчик сфотографирован один.
Я уже говорил, что он похож на меня?
Мой сын.
Повторяю его имя про себя снова и снова. Перекатываю на языке, как дорогое вино, в попытке распробовать весь его букет, каждую тонкую нотку…
Запрокидываю голову к потолку, с шумом выдыхаю. И, как последний мазохист, снова открываю альбом. Вот Дамир еще даже не держит головку. А вот — уже лежит на животе и широко улыбается в камеру. Тянется за погремушкой, сидит на горшке… Делает первый неуверенный шаг, нахмурив темные брови и неуклюже балансируя в воздухе руками.
Она отняла у меня все это.
И я не знаю, как… Но она за это заплатит.
Перед глазами темнеет. Я захлопываю альбом и, накренившись набок, скрючиваюсь на детской кровати. Мне кажется, на простынях еще сохранился запах ребенка, и я не могу им надышаться. Как зверь, который по аромату способен отличить своего детеныша от чужого.
Хотя я знаю… Я знаю, что это мой сын. Результаты ДНК-текста хранятся в плотном белом конверте у меня на столе. Я сделал этот тест для себя. Чтобы окончательно прояснить ситуацию и исключить тот вариант, что соседка Олеси ошиблась. Они не имеют какой-либо юридической силы, в суд с ними не пойдешь. Да я и не собираюсь.
Мой суд уже состоялся. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
Виновна.
Я никогда не знал, что если сердце бьется, то сразу вдребезги. В мелкое кровавое крошево, хрустящее под ногами.
А теперь знаю. Она объяснила на пальцах.
Зажмуриваюсь, чтобы отогнать опять нахлынувшие воспоминания, но ничего не получается. Я снова там… В прошлом. Том прошлом, которое, сколько ни пытайся — забыть теперь не получится. У моего прошлого есть продолжение. И у меня есть продолжение тоже…
После завтрака в кофейне я опять пропадаю. Усилием воли заставляю себя отстраниться и не донимать Олесю дня три или четыре… Мне нужно это время, чтобы понять, что происходит. Определенно это все выходит за рамки моего прежнего опыта. То, как меня к ней тянет. То, насколько сильно мне хочется ее разгадать. Мне достаточно просто дать команду, нажать пару кнопок в компьютере — и я узнаю все ее тайны. Но впервые… впервые за всю свою жизнь я не тороплюсь это делать. Так не интересно. Я так не хочу. Мне нужно чтобы она сама мне обо всем рассказала. Хочу проникнуть к ней в голову, в мысли… хочу стать их главной частью. Потому что мне мало обладания телом. Впервые я хочу большего. Это невозможно объяснить. Это абсолютно иррационально. На уровне интуиции, чувств, химии и биологи… И, конечно, я понимаю, к чему идет дело. И мало того, смиренно принимаю то, что однажды должно было случиться. Но торопить события не спешу.
Торопись медленно… Вот, чему меня учил отец всю мою жизнь.
В следующий раз я иду к Олесе в четверг. Занятие у нее в студии только закончилось, и мне приходится даже немного подождать, пока все уйдут. Нам ни к чему свидетели, хотя я ничего такого и не планирую. Просто не хочу, чтобы она на кого-нибудь отвлекалась. Как оказалось, я — очень жадный парень.
Когда за мной закрывается дверь, Олеся резко оборачивается. Малярная кисточка я ее руке безвольно повисает вдоль тела, пачкая ее старые джинсы.
— Что ты здесь делаешь? — нервничает она. Снова нервничает, а ведь я думал, что это все в прошлом. С ответом не тороплюсь. Окидываю взглядом стены, внешний вид которых претерпел немалых изменений с тех пор, как я здесь был в последний раз.
— Это ты рисовала? — интересуюсь вместо того, чтобы ответить на ее вопрос.
— Да, но…
— Ты нарушила третий пункт девятого раздела договора.
— Ч-что? — Олеся облизывает губы и опускает кисточку на специальный поддон для краски.
— Девятый пункт нашего договора гласит, что без согласования с арендодателем арендатор не вправе вносить изменения в дизайн помещения.
— Серьезно?
— Угу. Там даже штраф за это предусмотрен, — улыбаюсь я. — А это что?
— Это табличка… Я планировала присверлить ее на дверь. Это… можно сделать без согласия с арендодателем? — выпускает коготки Олеся.
— Тебе вообще многое можно. Просто попроси…
Подхожу вплотную. Беру ее руку, испачканную краской, веду пальцем вверх, а сам наклоняюсь еще ниже и вдыхаю полными легкими пряный аромат ее тела, разгоряченного тренировкой.
— Не надо. Я ужасно грязная… и вообще.
— Грязная, говоришь? — веду носом по нежной коже на шее. Не знаю, в каком месте она грязная, мне все нравится. Очень. Так бы и съел. — Мы можем сходить в душ. Помнится, там было весело.
Олеся ежится, на ее коже появляются мурашки, и я завороженно наблюдаю за ними в режиме онлайн.
— Послушай, может, тебе кажется, что я сплю и вижу, когда ты почтишь меня своим присутствием, но на самом деле мне нужно закончить с этим всем, — все сильнее нервничая, Олеся обводит рукой, банки с краской, таблички и всякое барахло типа кистей и шпателей, разложенное по полу. Я тоже опускаю взгляд. Несколько секунд разглядываю раскинувшееся у ног безобразие и, немного поразмыслив, киваю:
— Без вопросов. Закончим. Но потом ты составишь мне компанию в бассейне. Ты хорошо плаваешь?
— Неплохо. Но в этой дисциплине вряд ли составлю тебе достойную конкуренцию. Ты же этого хочешь? Опять с кем-то посоревноваться?
— А ты хороший спортсмен?
— Некоторые считали, что да.
— Так почему же ты ушла из профессионального спорта?
Я почти уверен, что она промолчит. Но Олеся меня удивляет. Она пожимает плечами и замечает негромко, вновь наклоняясь за кисточкой:
— Не выдержала гонки. Сломалась. На самом деле было озвучено довольно много версий.
— А как все было на самом деле?
Олеся окунает кисточку в краску и широкими мазками начинает прорисовывать перья на крыльях, эскиз которых набросан на стене зала карандашом:
— Да так и было в принципе.
— Ты жалеешь?
— О том, что ушла? Нет. Скорее о том, что вообще этим всем занималась. У меня и детства-то не было нормального. Юности… С мальчиками, и теми не встречалась, — улыбается грустно она.
— Так ты теперь вроде как наверстываешь?
— Думай, как хочешь. Я не стану тебя переубеждать.
Кто ж знал, что все намного… Намного хуже? Уж точно не я. Иначе после, повесив эту гребаную табличку и не закончив с рисованием крыльев, ни за что бы не разложил ее прямо там. На сложенных в стопку ковриках для йоги. И не оттрахал бы до звезд перед глазами.
