— Что значит: «Авдалов связан по рукам и ногам»?
— Тебе не говорили, что подслушивать некрасиво?
Она стискивает повисшие вдоль тела руки в кулаки, будто с трудом гася желание впиться мне в лицо ногтями, и с силой, так что выступают желваки, сжимает челюсти.
— Тимур! Объяснись. Пожалуйста. Может быть, я и не заслуживаю хорошего к себе отношения, но вон там, — Олеся указывает в сторону дома большим пальцем, — находится наш сын. И чтобы не сойти с ума, мне важно понимать, что происходит на самом деле. Кто ты? — в который раз спрашивает она. — Почему мы застряли здесь?
— Потому что у меня отпуск. И я решил, что было бы неплохо отдохнуть в этих горах.
— Под самым носом у Авдалова?
— Плевать мне на него, поняла?
— Потому что он связан по рукам и ногам?
— Именно. Он вас не тронет. Довольна?
Устремляюсь к дому, удивляясь сам себе. И тому, с какой легкостью эта женщина выводит меня из равновесия. А ведь о моем владении собой в любых ситуациях, без ложной скромности, ходят легенды.
— Нет! — догоняет меня Олеся и хватает за локоть. — Не довольна! Я хочу знать, была ли в этом всем маскараде с похищением хоть какая-то необходимость…
— Ты же умная девочка. Подумай, — бросаю я, прежде чем зайти в дом. Дамир сидит у телевизора, так, как мы его и оставили. Для меня это странно. Не то, чтобы я уж слишком разбирался в детях…
— Эй, приятель, привет… — усаживаюсь рядом с ним на диван. Дамир отрывается от экрана, бросает на меня недовольный взгляд и, нахмурив темные бровки, вновь возвращается к своему занятию. — Не надоело тебе сидеть в четырех стенах? — молчание. — Хочешь, погуляем на улице? Или прокатимся на квадроциклах. Знаешь, что это такое?
Качает головой из стороны в сторону, даже не соизволив на меня посмотреть. И вот хрен его знает, что делать дальше. Никогда не думал, что у меня могут возникнуть какие-то проблемы с воспитанием сына. У меня перед глазами был самый лучший пример из всех возможных. Я полагал, что, следуя ему, все будет так, как надо. И, может быть, так бы и было, не лиши она меня этой возможности…
Встаю. Не зная, как действовать дальше, подхожу к мини-бару. Достаю маленькую бутылку виски и скручиваю пробку.
— Ему просто нужно время, — слышу за спиной ставший ненавистным голос. Игнорирую глупые попытки меня утешить. Подношу к губам горлышко и делаю первый жадный глоток. Мне так хреново сейчас, что хочется, чтобы ей стало еще хуже, поэтому, вытерев губы ладонью, я издевательски замечаю:
— Что ты за мать, если для твоего ребенка лучшее развлечение — мультики?
Ее глаза широко распахиваются. Она отшатывается от меня, будто я ее ударил, и в каком-то странном беззащитном жесте касается горла рукой.
— Оно не лучшее… Просто в последнее время Дамир лишился всей своей привычной жизни. А мультики… они как раз из неё. Думаю, он погружается в них, убегая от реальности.
Быстро проанализировав ситуацию, я прихожу к выводу, что, скорее всего, так оно и есть. Но все равно не могу обуздать злобу. Делаю еще один жадный глоток и раздраженно отбрасываю опустевшую посудину. Ну, вот и что это за фасовка на два глотка? Вновь склоняюсь над мини-баром.
— Дерьмо. Всего одна мензурка! Да за те деньги, что я плачу, могли бы хоть парочку сунуть.
— Ты ведь хотел меня испугать… Именно для этого все и затевалось?
— Понятия не имею, о чем ты.
— Наш ночной забег через горы. Ты просто хотел меня запугать?
— Мне хотелось размяться.
— И поэтому ты устранил двух человек? Пожилую женщину и единственного мужчину, который проявил к нам с сыном участие?
— Этот единственный мужчина — ебарь Авдалова. На твоем месте я бы радовался, что он больше не имеет свободного доступа к нашему сыну.
На моих глазах с лица Олеси сходят все краски. Рука, которую она так и не убрала с горала, сжимается, будто ей проще задушить себя, чем все это вынести. На ее глазах выступают слезы, а рот искривляется в болезненном оскале. Я шагаю к ней, понимая, что перегнул своей правдой палку, но Олеся отшатывается, делает шаг назад, разворачивается пьяной юлой и пулей вылетает из комнаты.
Да чтоб его!
Мчу за ней. Олеся заскакивает в ванную как раз в тот момент, когда ее начинает выворачивать наизнанку. Я касаюсь ее плеча, однако она сбрасывает мою ладонь и хрипит:
— Уйди!
Но я не могу оставить ее одну в таком состоянии. Постепенно рвотные спазмы стихают. Тяжело опираясь на руку, Олеся встает с холодного пола и, пошатываясь, подходит к раковине.
— Ты ведь не убил его, да?
— Нет, конечно.
— А надо было, — хрипит она. — Я бы убила.
— Ты — хороший снайпер, — усмехаюсь, чуть понижая градус напряжения.
— Да брось. Думаешь, я не в курсе, что в снайперы не берут бывших спортсменов?
Это правда. Не берут. Но что-то мне подсказывает, Олеся могла бы справиться с этой работой.
— Все ты знаешь.
Олеся выключает воду и прячет лицо в махровом полотенце.
— Если бы… Если бы он обидел Дамира, ты бы…
— Я бы его убил. Но об этом не беспокойся. Ему ничего не грозило. Я это сказал, чтобы заставить тебя понервничать.
Просто не могу ей не сознаться в этом, после того, что только что видел.
— Спасибо.
— За то, что повел себя, как мудак?
— За то, что сказал мне правду.
— Проехали, — бурчу я, потому как все, что между нами стояло, оно ведь никуда не девается.
— Ты… очень большой человек. Я ведь даже не догадывалась, насколько, правда?
Веду плечами. Я не привык скромничать. Но и вот так бахвалиться своими достижениями и связями своей семьи не стал бы. Все те, кому может быть интересна эта информация, в курсе неё и так. В определенных элитарных кругах слава о нашей компании передается из уст в уста, как добрая притча. Сорок лет безупречной работы — дорогого стоят.
— Лошади… — вдруг шепчет Олеся.
— Что, прости?
— Оказалось, что Дамиру очень нравятся лошади. Предложи ему прокатиться, и он навеки твой.
Олеся развешивает мокрое полотенце на змеевике и, прихрамывая, выходит из комнаты. А я стою, как дурак, в попытке разобраться в том, что сейчас случилось. По факту, она вложила мне в руки козырь. Зачем ей это? Откровенность за откровенность? Не слишком ли это хорошо, чтобы быть правдой?
Выхожу из ванной, задумчиво почесывая отросшую за эти дни бороду. Олеся лежит на диване. Дамир сидит рядом и по-прежнему пялится в телевизор. У меня екает сердце, когда я вижу их, таких расслабленных и домашних. Подхожу ближе. Парень, наконец, отвлекается, мажет по мне взглядом, но смотрит будто сквозь меня. Как если бы меня не существовало. Я понимаю, что он всего лишь ребенок. И, наверное, Олеся права в том, что его психика включила защитные механизмы. Это отрицание — один из них, но… Черт! Как же тяжело… Все было бы гораздо проще, если бы Дамир был открыт для меня.
