Ненн заглянула в тесный пустой чулан – похожий на множество таких же в этом доме.
– Я чуть не умерла в этой комнате.
– Ты чуть не умерла во многих комнатах, – указал я.
– Ты хоть однажды жалел о том, что связался с ним?
– Глупый вопрос. Никогда и ни разу.
– Как думаешь, они могут быть хорошими людьми? В смысле, эти мясоправы?
– Не знаю. А разве еще есть такие, как Саравор?
Ненн вздрогнула, и, мне кажется, не от холода.
– Я иногда думаю о том, чьи кишки он засунул внутрь меня. Он вытянул наружу те, которые пробило лезвие драджа, сунул внутрь новые, а потом заштопал меня, будто дыру на пальто. А знаешь, что самое скверное?
– Да оно все звучит до крайности скверно.
– Я все время была в сознании и все чувствовала. Он меня обездвижил, но я чувствовала, как он полосует, отрезает от меня куски.
– Ты жива. Это главное.
– Ну да, – согласилась Ненн.
Гренадеры закончили прочесывать дом.
– Майор Ненн, ничего, – доложил сержант. – Тут уже давно никого не было. Может, несколько лет.
Ненн распустила свою «дрань». От дома Саравора у меня шли мурашки по коже, и потому мы направились к ближайшему месту с крепкой выпивкой – дыре в стене, посмевшей назвать себя «винодельней». Хозяева этой дыры были храбрыми людьми. Немногие бы отважились назвать «вином» их разведенное водой пойло. Тем не менее, выпивка есть выпивка.
– Утро насмарку, – потянувшись и хрустнув шеей, заметила Ненн. – А я б могла учинить столько всякого интересного… Цитадель хочет, чтобы я набрала пареньков с юга, зелененьких, как травка, а росточком даже и поменьше.
– Интересно, с чего ты подумала про добрых мясоправов? – напомнил я о недавнем разговоре.
– А ты с чего об этом? – с досадой спросила Ненн, и в ее глазах снова зажегся нехороший огонек.
Его она обратила в сторону пары местных, пялившихся на хорошо одетый народ, с чего-то вздумавший засесть в здешней куче дерьма. Местные тут же перестали пялиться. Наверное, мы распугиваем здешнюю клиентуру. С другой стороны, когда мы зашли, здесь были только «желтые капюшоны».
– Ну, так.
– И я ну так. Думается мне нехорошее временами, вот и все.
– Про что думается? – не отставал я.
– А в твою гребаную голову это не приходит, а? – рявкнула она. – Рихальт, люди зовут меня «безносой». Думаешь, мне это приятно?
– Ты ж плюешь на то, как тебя зовут и что о тебе думают. А твой парень, Бетч, тебя и так любит.
– Ну, может быть. Только иногда мне кажется, что я для него – способ сделать карьеру. Не думай, что это я так просто. Я люблю хорошо потрахаться, и оно уже того стоит. Но так странно, что он выбрал именно меня, с откромсанным куском лица. Вокруг масса красивых баб. Им легко быть красивей той, у кого нет носа.
– Да ему наплевать. Ты ему нравишься как есть.
– Никому я не нравлюсь как есть, – зло и резко огрызнулась Ненн. – Даже мне самой. Я смотрю на людей со шрамами, и никакого сочувствия. Хочется отвернуться, вот и все. Я-то прячу свой под деревяшкой, но когда я с Бетчем, страх возвращается. А вдруг Бетчу противно? Вдруг он на самом-то деле хочет отвернуться?
– Сдается мне, тебя твои личные бесы одолевают, а Бетч тут вовсе не при чем, – заметил я.
Я подумал об израненной, покрытой шрамами Эзабет – и о том, что мне было все равно. Я бы мог рассказать Ненн, но моя Эзабет прятала лицо от всех, а открыла только мне. Пусть ее давно нет, она мертва – раскрывать ее тайну было бы предательством, даже если бы это помогло Ненн.
– Любовь нелегко вынести, – добавил я. – Из-за нее мы гнемся так, как и представить не могли. Ты не порть все только потому, что боишься быть счастливой.
– Откуда мне быть счастливой? У меня гребаная дыра на лице, – буркнула она и раздраженно потрясла головой. – Потому и думаю временами: может, отыскать приличного штопальщика, и пусть приклеит мне нос какой-нибудь мертвой бедняжки.
И что сказать на такое? А я вообще не слишком умею утешать. Потому я заказал еще бутыль вина и тем практически исчерпал свои утешительные возможности.
– Рихальт, а ты как держишься? – вовремя сменила тему Ненн. – Столько этих, из Светлого ордена, тащится в город. Наверное, тяжело тебе с ними.
– Не без того, – согласился я.
– Тебе еще снится Эзабет?
– Если сплю – да. А знаешь, что самое скверное? Мне так хочется поверить Светлому ордену. Пусть бац – и Эзабет явится среди грома и молний. Губернатор Тьерро верит в это. Иногда и я начинаю ему верить. А потом вспоминаю, что она пропустила сквозь себя весь заряд Машины и попросту стерла себя из яви. Эзабет ушла. Ее нет.
– Я знаю. Но ты-то есть.
– Пока еще есть, – согласился я.
12
День скатился к сумеркам, те превратились в ночь. Над городом зазвучала чудесная песня. Она началась издалека, едва слышная, но приблизилась, набрала силы, гортанная, тонкая, то затихающая, то вздымающаяся с новой мощью, лишенная слов, но выразительная – и закончилась грохотом. Похоже, взорвалось мощней, чем ярко любой виденной мною пушки.
От грохота я вывалился из кресла, где пытался задремать, смахнул бутыль чернил со стола и приземлился на пол в ворохе политой чернилами бумаги.
– Вот дрянное дерьмо! – заорал я и был почти прав с перепугу.
Но, к счастью, обошлось только чернилами.
Когда мозг включился снова, я на пару жутких мгновений решил, что кто-то задействовал Машину. Я лежал в чернильной луже, тяжело дышал и прислушивался к звукам нового апокалипсиса. Но за взрывом последовало только испуганное тявканье сотни псов. Наверное, я отключился, и призрачная мелодия приплыла из дремы – но была до жути реальной. Растирая шею и поеживаясь, я подошел к окну. Черт, ведь расслабился и едва не заснул.
Глубокая ночь. Над городом уселась толстая золотая Эала. В Валенграде никогда не бывает по-настоящему темно. Где-то в миле над коньками крыш и трубами каминов тянулся след странного зелено-пурпурно-желтого сияния, хорошо заметного на фоне дыма и языков пламени. Горят Стойла. Район торгашей и мастеровых.
Там сейчас кто-то умер.
Город проснулся. К тявканью добавились вопли младенцев, детский плач, крики – нестройный хор паники и страха. Двери распахнулись, и влетела изумленная, раскрасневшаяся от бега по лестнице Амайра. Это так трогательно! Она успела ко мне раньше часового.
– Капитан-сэр, что это за гребаное дерьмо?
– Следи за языком! – рявкнул я.
Ага, капитан-сэр, вымещаем стресс на ребенке? Но по нам, похоже, всерьез стреляют. Грохот, огни… дело дрянь. В висках медленно застучала боль. Слишком уж я загнался в последнюю неделю. Тело назойливо просило отдыха.
