Я спешился и подошел к груде щебня, закашлялся от пыли. Обломки искрились, переливались, будто карнавальное платье с блестками. Кто-то закричал, чтобы я держался подальше. Но руины не казались опасными. В сумраке среди мусора призывно блеснуло. Я опустился на колени, выудил сверкавший обломок – не обжигающе горячий, но такой, что долго не удержишь голыми пальцами. Похоже, это горный хрусталь – тусклый, мутный, желтоватый. Я присмотрелся к мешанине балок, кирпичей и черепицы. Ага, вот и еще один хрустальный обломок, с зазубренными краями и длиною в палец.
– Что за чертовщина? – пробурчал я и передал обломок подошедшему Малдону.
– По мне, обычный горный хрусталь, – заметил тот.
Он поднял кристалл так, будто рассматривал его через шарф. Любопытно, зачем? Глаз-то нет. Это инстинктивно? Ведь точно хрусталь. И что он делает среди развалин? Все им усыпано. Он стоит гроши, такими штуками любят баловаться ребятишки. И он уж точно – не взрывчатка.
Однако хрусталь подтверждает подозрения Малдона. Это не случайность с порохом. Кто-то ответственен за произошедшее тут, а значит, должен ответить.
Я выждал, пока огонь потушили и угрюмые работники принялись разбирать завалы. Отдельные уцелевшие балки пришлось оттаскивать лошадьми, но большинство раздробило взрывом так, что их без труда вытаскивало несколько человек. Первым откопали подростка. Он лежал, укрытый черно-красным одеялом. Мальчика изуродовало до неузнаваемости, расплющило голову. Рядом завыла бабушка, принялась драть на себе волосы. Ну, по крайней мере, смерть была мгновенной. Я заставил себя глядеть на то, как мальчика закрывают окровавленным одеялом.
Черт. Они не понимают. Никто не понимает. А Валия – понимает. Когда смотришь на такое, в тебе растет злость, желание драться. Я видел горе и скорбь этой бабушки, заставил себя прислушиваться, присматриваться к ней. К черту сон и перепуганные взгляды, к черту неуважение аристократов и парадных щеголей. Мы деремся за то, чтобы вот так не стирали в порошок людские жизни. И как тут, мать его, заснешь? Эзабет дралась тоже, стояла против такого. Но она ушла, уничтожена, развеяна фосом, и я остался один.
Гребаный мир.
Через три часа над городом зазвучала еще одна мелодия. На этот раз я расслышал ее раньше. Она началась тоненько, но быстро набрала силу. Песнь исходила откуда-то сверху, издалека. Из Морока. В ней ощущалась дикая чужая красота, различались несколько голосов, а затем я увидел в небе свет, быстро растущую радугу пастельных тонов, фиолетовых, зеленых и желтых, сосредоточенных вокруг крошечной, но стремительно увеличивающейся сферы. Она пронеслась под трещинами в небе, набрала скорости, затем пошла вниз, спикировала на город. Я с ужасом подумал о том, что она летит прямиком ко мне, но грохнуло поодаль. Раскатился оглушающий рев взрыва, в небо взметнулись искры и цветные огни.
– Гребаный дух милосердия! – в изумлении выдохнул я.
Малдон прижал ладони к ушам, чтобы не слышать эхо песни.
– Э-э, голова! – прорычал он. – Гребаные уши! Этот звук прямо жжет.
Глек зашатался и упал на колени. Я положил руку ему на плечо, он ее стряхнул. Да, Шавада исковеркал ему мозг и тело, сделал чересчур чувствительным к магии. То, что мы сейчас видели, было очевидной чертовой магией, и ее швырнули из Морока.
Я вздрогнул, скрипнул зубами. Ах ты ж мать его и перемать, ужас кромешный. Одному колдуну такое не под силу. Если он, конечно, не Глубинный король. А об этом не хочется и думать.
На стене Цитадели ярко вспыхнули красные буквы, обычная надпись «МУЖЕСТВО» сменилась призывом «СБОР КОМАНДНОГО СОВЕТА». Я не видел этих слов с тех пор, как под стенами встал Шавада. Тогда время собирать совет выбрали на редкость неудачно.
Песнь зазвучала снова. И снова. К утру началась паника.
* * *
Со светом подбили итоги: 178 мертвых. Снаряды драджей били наугад. Один угодил в склад муки, та пятикратно усилила взрыв, и Десятая улица превратилась в кучу хлама. Полыхающие снаряды летели в дома, магазины, загоны для животных – куда угодно, но, главное, безошибочно сеяли ужас.
Всего выпустили двадцать семь снарядов, и каждому предшествовала таинственная песня без слов. Шестнадцать не долетели или перелетели, врезались в недавно вспаханные поля или подняли огромные клубы вонючей пыли Морока. Но одиннадцать попали, и каждый учинил хаос. Солдаты пытались наводить порядок, но что они могли поделать против летящей на головы смерти?
Единственное светящееся ядро устремилось к Цитадели, но взорвалось в воздухе перед тем, как смогло приблизиться к проекторам Машины Ноля – будто врезалось в невидимую стену. Конечно, большая часть Машины – в подземелье, но Ноль оставил защиту и для верхних частей.
Я смотрел на пожары с балкона на четвертом этаже Цитадели и думал о том, всю ли крепость защитили или только Машину.
– Колоссальное дерьмо, – процедила Ненн сквозь зубы с отчаянием и злостью. – Просто варварство. И ведь, черт возьми, пока никакой войны.
Хм, обычно мою Ненн трудно вывести из себя.
– Глубинные короли не то чтобы берегли жизни гражданских во время Осады и сейчас не собираются, – заметил я. – Четыре года было тихо, но ведь мы знали, что так долго не протянется. Они не угомонятся, пока не уничтожат нас всех. Так что передышка окончена.
Я подумал о Вороньей лапе и Сердце пустоты и о том, что колдун учинил с людьми Клира, Адрогорска и всех окрестных сел и деревень, не говоря уже про землю и небо.
– От них нет защиты. Что нам делать?
Хороший вопрос.
– Мы выдержим, – пообещал красавчик Бетч и положил руку Ненн на плечо.
Та стряхнула ее. Ненн не хотела утешения. Когда внутри столько кипящей злости и страха, когда хочется убивать, утешение – будто уксус на рану.
Ненн прислонилась к балюстраде и закурила, глядя в небо. Все стихло. По Мороку уже полз красный рассвет. Трещины в небе светлели безмолвно, будто прислушивались к новой симфонии ужаса.
– Много тут всяких вопросов, – туманно заметил я.
Да, дела невеселые, но, в общем-то, проблемы не на мой горб. Тут разбираться Цитадели, а не «Черным крыльям».
– Маршал придумает, что делать, – заметил Бетч.
– Может быть. А пока остается молиться о том, чтобы повезло, – буркнул я.
Ста семидесяти восьми не повезло. Бедолаги и не подозревали, что сейчас все их мечты и страхи разлетятся в пыль. Хоть шары и заметны издали, невозможно определить, куда именно они попадут.
Давандейн просидела с командирами всю ночь, а меня изволила повидать, лишь когда небо посинело – настолько, насколько синева вообще бывает над Мороком. Даже после бессонной ночи, посвященной борьбе с необоримым, а, плюсом к этому, и неожиданным, маршал выглядела свеженькой как огурчик. Плиссированная юбка до щиколоток, ноги в коротких сапожках на каблуках, военный камзол с серебряными и золотыми черепами, эполеты, в ушах поблескивают черные опалы. Военный прагматизм и высокая мода в одном комплекте.
