Мы устроили лагерь. На нескольких волокушах были палатки, крохотные, больше похожие на парусиновые гробы. Уместиться там можно было, лишь сидя или лежа, но они закрывали от ветра. Я улегся рядом с Ненн и Тнотой, как в давние поганые времена, когда мы лазили по Мороку в погоне за жалкими грошами, которые суд платил за пойманное отребье. Похмелье у Тноты уже прошло, но все равно его ночное бзденье воняло хуже Морока.
Ночью исчез один из солдат Светлого ордена. Никаких следов борьбы или крови, целая палатка, оружие осталось на месте, фляга с водой и припасы – тоже. Человек просто взял и ушел. Тьерро сконфуженно побродил вокруг лагеря, покричал имя пропавшего – все напрасно. Изрезанный шрамами Свидетель Глаун кривился и бормотал под нос.
С рассветом небо застлало облаками. Трещины все равно виднелись сквозь облачную пелену – уж очень они яркие. Но луны пропали. Я держал для Тноты астролябию, а он двигал стрелки и шкалы и отчаянно сквернословил. Конечно, он еще мог прокладывать дорогу, но вместо точного положения лун приходилось довольствоваться лишь догадками о них, а это вносило в маршрут неясность.
На второй день явились призраки. Ребята Ненн привыкли к ним и пытались не обращать внимания. Удавалось не всегда. Каждую милю или две умирала родами женщина. Наконец один из «драней» позволил друзьям завязать ему глаза и залепить воском уши. Призрак от этого не пропал, но бедняге солдату не пришлось снова и снова глядеть на засевший в памяти ужас.
Женщина была далеко не единственным кошмаром. Призраки отвлекали, сбивали с толку и рассеивали внимание. Из-за них мы чуть не въехали в стаю уродливых крабообразных тварей величиной в собаку. Штрахт вовремя одернул нас. Твари передвигались медленно и не могли причинить нам особого вреда, но, тем не менее, мы взялись за алебарды, порубили и покололи чудищ. Под панцирями обнаружилось аппетитно выглядящее белое мясо, так и просившееся в котел и в желудок – если, конечно, не учитывать того, что там наверняка под завязку яда.
Вторая ночь обошлась без потерь – а это уже немало.
23
Ночью мы видели, как огромные куски хрусталя несутся сквозь небо, будто падающие звезды. Их песня казалась дальше и тише, чем в городе. Нам ничего не грозило, и мне их мерцающий огонь показался странно красивым. Мы с Ненн лежали, смотрели на расщелины в небе и считали огни. В лагере было тихо – как обычно в Мороке. Я слыхал, что на обычной войне солдаты на отдыхе поют или играют на чем-нибудь, смеются, рассказывают истории. Но я воевал почти только в Мороке, а здесь ни у кого не хватало духу разразиться песней или пошутить.
– Ты когда-нибудь задумывался над тем, отчего не двигаются трещины? – спросила Ненн.
– Нет. Думаю, они просто напоминание. Отпечаток того, что здесь произошло.
– Штуки, которые на нас швыряют драджи, кажутся такими жалкими в сравнении с разбитым небом.
– Ну, это зависит от того, попало в тебя или нет, – проворчал я.
Ненн умолкла. Наверху пульсировала яростным бронзово-белым сиянием паутина заткавших небо трещин – угловатых, безжалостных. Между трещинами светили яркие звезды – редкие проблески прекрасного, которые еще можно отыскать в отравленной пустыне Морока. Здесь их блеск не портили городские огни, а мы на привале не разводили костра. Костер привлекал тех, кого лучше не привлекать.
Мы с Ненн лежали на камне голова к голове. Она повернулась посмотреть, где ее парень, и тихо сказала:
– Бетч хочет, чтобы я перестала принимать бабий чай.
Ничего себе поворот темы! Наверное, Ненн уже долго обдумывала, как сказать, и наконец, решилась. Я мало знаю женщин, но тут уж я понял: надо ступать очень осторожно и внимательно, как по гнезду сквемов.
– И что ты? – осведомился я.
– Да не знаю. Испугалась немного.
– Есть чего пугаться, – согласился я. – Как давно ты его пьешь?
Мы с Ненн про такое не разговаривали, но я принимал как само собой разумеющееся, что каждая женщина с мечом пару раз в месяц заваривает себе бабий чай. Его легко достать, он позволяет женщине свободно распоряжаться своей жизнью. Но есть последствия.
– С шестнадцати лет. А это значит, я могу и не доносить, если что. Слишком уж долго я на чае. Но я и не представляла, что захочу детей.
– А теперь ты счастлива со своим парнем и уже не уверена, хочешь или нет?
– Ну да, не уверена, – согласилась Ненн. – Знаешь, годы идут. Я не представляю, что будет, если вдруг у меня появится малыш. Те, кто занимается карьерой, обычно не обзаводятся детьми.
Я не знал, что тут и сказать, потому держал свою большую пасть прикрытой. Папаша из меня вышел скверный. Морок частенько напоминал мне об этом. Я всегда буду жалеть о своих. Не хочу забывать. Наверное, если скину эту вину с плеч, во мне останется меньше человеческого. Вина держит душу так же, как и гордость.
– А Бетч хочет детей?
– Да, – ответила Ненн. – Но если я не смогу? Если попробуем, и я окажусь порожней?
Да, голосок у самой заядлой армейской задиры, злой на язык, как гадюка, заметно подрагивает.
– Эх, не знаю. Боишься, что он уйдет?
Ненн промолчала. Мы лежали и смотрели на звезды. Хоть ты рожай, убивай, решай и свирепствуй, они все так же холодно поблескивают над головой, неизменные и равнодушные. Но законы нашего мира действуют и на них. А значит у бедных звезд по уши проблем, и им просто недосуг обращать внимание на глазеющих человеков.
– А ты их хочешь?
– Я не знаю. В моей жизни не было смысла, пока я не встретила тебя. А точнее, жизнь моя была первостатейным дерьмом. Поганое детство, семья, не стоящая этого названия. А когда у меня выросли сиськи, жизнь стала еще дерьмовее. Я учинила скверное дело, и меня бы повесили за него. Потому я убежала, встретила тебя и подумала, что с тобой жизнь тоже хреновая, но зато свободная. Мне кажется, я все время с кем-нибудь дралась. Где тут место для детей?
Трудный вопрос. Хотя для большинства он – проще некуда. Люди видят перед собой тупое пустое будущее, и думают, что, если завести детишек, жизнь на ферме станет разнообразнее. Иногда дети получаются по ошибке, иногда люди решают завести кого-то, кто переймет дело у состарившихся родителей. А временами люди просто хотят кого-нибудь любить. В общем, нелегко выбрать ответ. А Ненн все не унималась.
– А потом я построила карьеру, о которой и не мечтал никто из моей родни. Мне что, отказаться от чина? Бросать Морок, драки, выпивку?
– Решать тебе самой, – с трудом выговорил я.
Ну к черту! Не хватало еще лезть в их с Бетчем жизнь. Они и сами дров наломают, без моей бесценной помощи.
Из Морока вышел и направился к нам призрак. Эх, мой. Я сел и уставился на него.
– Вот же дерьмо, – сообщил я. – Никогда б не подумал, что опять увижу это лицо.
– Симпатичный парень, – равнодушно заметила Ненн, не обращавшая особого внимания на призраков.
