– У тебя получилось, – в конце концов сказал Дантри и попытался улыбнуться.
Вышло не очень.
– Да, получилось, – согласился я, положил руку на плечо Малдона и добавил: – А ты отработал свои грешки. Теперь ты можешь честно сказать, что спас Город.
– Рихальт, извини. Ненн… она была хорошая, – сказал Глек – похоже, искренне.
– Лучшая из лучших, – поправил я.
Повисла неловкая тишина.
– …Ее должны похоронить с почестями, как героя Границы, – произнес Дантри.
Я вздохнул.
– Нет. Мы сложим для нее костер во дворе. Она бы возненавидела помпезный церемониал и кучу вранья, которую непременно бы наговорили про нее. А мы выпьем за нее, пожуем лакрицу и поговорим о том, как Ненн давала в морду высокомерным ублюдкам, когда они того заслуживали.
– Да провалиться мне на этом месте, – буркнул Глек. – Ладно, пойду за бренди. Дантри, давай со мной. Мне не достать с высоких полок.
– Найдите Тноту в Цитадели, – попросил я. – Он тоже должен быть здесь.
Меня оставили наедине с Ненн. Я стоял рядом и думал о том, что нужно сделать, сказать или хотя бы подумать, но нужные слова и мысли не приходили, да и, в конце концов, она ведь уже умерла. Она точно посчитала бы меня идиотом. Потому я пошел в чулан, отыскал топор и отправился обследовать место для костра.
И увидел Амайру.
Она сидела на заборе и болтала ногами.
– Как я рада, что ты жив, – сообщила она.
Что-то не было слышно удивления и особой радости в ее голосе. И звучал он как-то старше обычного. Хотя мы все не молодеем. К тому же, когда вокруг железо и смерть, дети взрослеют куда быстрее обычного.
– Мне нужно нарубить дров, – сообщил я.
– Да, для майора Ненн. Я помогу.
Мы занялись колкой дров. То есть я колол, а Амайра относила и складывала. Костер надо сложить большой, подобающий герою. Потому я снял взмокшую от пота рубаху, развалил изгородь и порубил на дрова.
– Твои глаза по-прежнему цвета янтаря, а кожа вся медная, – заметила Амайра.
– Это не сразу проходит, – сказал я.
Надо думать, вряд ли оно пройдет хоть когда-нибудь.
– Но другие твои раны и болячки – они ведь зажили.
– Зажили, – согласился я. – …А ведь ты была там. Я слышал твой голос.
– Рихальт, нам всем надо где-то быть, – пожав плечами, сказала она.
– А, больше никаких капитан-сэров?
– Всем приходится взрослеть. Мне уже четырнадцать. Время перестать сюсюкать.
Я воткнул топор в полено. Насколько же все-таки проще с мертвым. Оно гораздо послушнее живого.
– Какую ты заключила сделку? – спросил я, хотя спрашивать не стоило.
Это очень личное дело.
– Наверное, похожую на твою.
– Покажешь?
Амайра закатала рукав. На внутренней стороне предплечья красовалась четкая черно-белая татуировка: однокрылый ворон. Я стоял и водил пальцем по его контурам. Потом обнял Амайру. Я мог бы сказать, что моя жизнь того не стоила, а Амайра не представляет, с чем связалась. Но не сказал. Только внутри, где-то у сердца, надорвалось чуть сильнее прежнего.
– Что случилось с Оком?
– Я отнесла его в сердце Машины и спрятала там. Пусть Безымянные разбираются сами.
– Ты сумела зайти? – удивился я.
– Ворон рассказал мне стишок. Сердце черно, ледяное оно…
– Да, – подтвердил я.
Амайра криво улыбнулась. Похоже, ворон рассказал ей многое. Тварь исполнила предназначение и исчезла. Гребаный старикан Воронья лапа! Ты уже и детей гребешь!
Но чего уж злиться? Вороньей лапе ни жарко, ни холодно от моей злобы. Плюсом к этому, ворон, как-никак, спас мне жизнь.
Я зашел в дом.
– Ты будешь тосковать о ней, – сказала Валия.
В комнате было темно. Валия не стала включать свет. А на окне было столько грязи, что сумерки за ним казались глухой ночью. На столе лежала стопка бумаги – списки людей: друзей, врагов, поставщиков, должников. Уже сейчас Валия начала все отстраивать заново. Последнее, наполовину написанное имя на листе было моим. Снаружи просачивался зыбкий свет уличного фонаря, в его свете Валия казалась призрачно голубой.
Город снова погрузился в настороженную тишину.
– Да, каждый день моей жизни – и, наверное, смерти, – согласился я.
Валия посмотрела в свой стакан, нахмурилась. Ну да, в ее стаканах редко бывало хоть что-нибудь хорошее.
– А твоя Светлая леди… Думаешь, она ушла навсегда?
Мне не понравился ее тон.
– Не навсегда. Но ушла.
– Прежние «Черные крылья» исчезли, – сказала Валия. – «Черные крылья» – ты и я. Все, что мы построили, обратилось в пепел. Все, что мы сделали вместе и что могли бы сделать, обратилось в пепел.
В комнате стало тяжелей дышать. Я шагнул к Валии – но рядом с ней я был словно расколотый камень, весь в острых гранях и кромках. Ей было не за что уцепиться. Молчание – опасная штука. Когда его много, оно становится ядовитым удушливым облаком. Мне щипал ноздри, кружил голову запах жасминовых духов. Валия была всегда немного слишком для своего места: слишком утонченная, умная, сноровистая. Слишком хорошая для этого города и его людей. И для меня.
Я посмотрел на крапинки черноты под медной кожей. Отрава. И она не только снаружи.
– Я не могу остаться, – тихо произнес я.
Она кинула. Мне ничего не требовалось объяснять Валии. Она всегда знала заранее.
– Я понимаю, – тихо сказала она. – Я долго не могла взять в толк, но теперь все на местах. Тнота пытался объяснить мне, но я не могла представить, насколько она завладела тобой.
Валия повернулась ко мне. Наверное, она долго плакала, но слезы рано или поздно кончаются. Остается только их эхо в припухлости век, красноте щек. Валия убрала челку с глаз, связала волосы в пучок за затылке. Этой ночью ни к чему прятать лицо.
– Я много должен ей, – только и смог выговорить я.
Мы все должны ей больше, чем можем представить.
– Я знаю и не прошу, чтобы ты забыл о своем долге. Я знаю, что она сделала и кем была. Я не могу состязаться с мертвой женщиной. Не могу заменить память о ней. Но кому-то же нужно отстраиваться среди нашего пепла. Кто-то должен показать нашим давандейнам и верканти, как управлять Городом и Границей. Я все восстановлю и сделаю лучше прежнего. Валенград будет лежать в моей ладони, и никто не будет об этом знать. Здесь будет жизнь, и здесь буду жить я.
Она взяла плащ с кресла, посмотрела на меня. Ее взгляд потускнел и тут же снова вспыхнул задором и злостью.
