– Это не мой чип, – отрезал Док. – Это его.
– Да, точно не твой, – согласилась Калавера. – Раз ты говоришь: «я сам на это подписался». Ты любишь это говорить.
– На это я не подписывался. На чипы – точно нет.
– А если бы было нужно?
Док промолчал.
– У них наверняка было хорошее объяснение, – как могла, утешила Калавера. – Что-нибудь такое: «чтобы мы всегда могли прийти тебе на помощь, парень». И потом, знаешь, мир к этому идет: пометить всех, следить за всеми. Ради их собственной безопасности. Кому как не секретным службам быть на переднем крае прогресса в этой области?
– Я на это не подписывался, – спокойно повторил Док. – Я не знаю, как было бы, если бы нас на это подписывали. Но нас не подписывали – и я не подписывался. А сослагательное наклонение – это несущественно.
– Брось, Док. Ты уже сколько времени живешь в сослагательном наклонении. То так, то эдак. Если бы то, если бы это… А если вот так еще… Только и прыгаешь из одного варианта «если бы» в другой.
– Но в каждом отдельном – имеет значение только то, что есть в нем. И вот факт: там нас на это не подписывали. И я не подписывался. А здесь – здесь по-другому.
Он потрогал кончиками пальцев еле заметную «ниточку» – тонкий рубец у запястья.
– Надо же, хорошо заполировали. Как же Рей в это влип?
– Не рассказал?
Док отрицательно качнул головой и вдруг зевнул – длинно, громко.
Калавера наклонилась над сумкой и выставила на край стола, на свободное от свечей место, термос, пластмассовый контейнер, еще какие-то свертки.
– Сэндвичи, кофе, омлет. Всё для тебя. И поспи, Док, нам еще отсюда выбираться. А мне пора. Вернусь к вечеру.
– Куда ты?
– На работу, конечно. Там, снаружи, уже утро.
– Ты работаешь? – удивился Док. – Где, кем?
– Я – модель, Док. Просто бомба в этом сезоне. Работы много. Но сегодня будет последняя съемка, а потом мы отсюда уйдем. Ешь и спи.
– А ты?
– Вот правда, Док, за меня не беспокойся.
– Я не знаю, что о тебе думать. Как всё это понимать. Мне очень некомфортно, когда я не понимаю, что происходит.
– Разве ты еще не привык?
– Как сказать…
– Ладно, давай так. Сейчас мне правда пора, а вечером хватит времени поговорить. Ты потерпишь до вечера?
– Если я буду знать, что вечером ты объяснишь, кто ты или… что… В общем, я просто до вечера отодвину свое непонимание, и оно меня не будет беспокоить.
– Хороший навык.
– Да уж.
Она улыбнулась перечеркнутым множеством кривых штрихов ртом и нырнула в низкий проход наружу.
Док налил кофе в крышку термоса и принялся за еду. Он был зверски голоден – интересно, когда Рей сегодня ел? Может быть, только завтракал, а потом все было… как было. И теперь – одной своей частью он, конечно, верил, что здесь такое особое пространство, вне остального мира, и спутники не засекут предательский чип. Но другая его часть отказывалась верить в этот вздор, так же, как в сказки о зомбировании, лучах смерти, торсионных полях, нанопередатчиках на нуль-волнах. Одной рукой управляясь с сэндвичами и омлетом, он выдвинул верхний ящик стола. Оттуда, с картонной обложки, с жестокой прямотой невинности на него смотрела Калавера. То есть не сама она, а та кукла, какой он ее считал вначале – то есть, если разобраться, ровно до сегодняшней ночи. Как он мог забыть? И как она могла быть девушкой – высокой, почти с него ростом, с повадкой и статью танцовщицы, с длинными густыми волосами и прямым суровым взглядом? Настоящей девушкой, не во сне, не в бреду. Стоп, сказал себе Док. Откуда ты знаешь, что это не сон и не бред? Рей ответил: если и бред, то мой. Давай, разбирайся, что тут творится. Док протянул руку и вынул книжку из ящика стола.
Это была обычная детская книжка в обложке из толстого картона с закругленными уголками, с простыми яркими картинками внутри. Картинки были на каждом развороте – и немного текста в придачу. На всех картинках была та же самая кукла – в разных ситуациях, в разной обстановке. То на ней была пышная балетная юбочка, то красная шапочка с помпоном, то огромный свитер с подвернутыми рукавами. Вокруг были цветы и бабочки, черно-белый щенок, что-то еще детское, забавное. Сама она была… Док не нашел подходящего слова. Закрыл книгу, чтобы рассмотреть обложку. Ни названия, ни автора. Только портрет смешной и страшной куклы-калаверы. Ладно, сказал Док, почитаем.
– Давай, – откликнулся Рей. – Только не вздумай заснуть.
– Я-то не засну, сам смотри не срубись.
– Интересно, имеет ли смысл нам между собой меряться…
Док засмеялся.
Устроившись на диване, с подушками под локтем и под спиной, так, чтобы термос и сэндвичи были в пределах досягаемости, он раскрыл книжку и прочитал первую строчку: «Меня зовут Зигмунда Фрейда». А я Док, сказал Док. А я Рей. Ну что ж, давай знакомиться.
* * *
Меня зовут Зигмунда Фрейда. И я этим горжусь. Взрослые часто не понимают. Шокируются (приемная мама объяснила мне, что говорить так правильнее, чем «это их шокирует»). Крутят пальцем у виска и ругают приемного папу. Это он дал мне такое имя. Они не понимают, как много значит для меня быть Зигмундой Фрейдой. По крайней мере, когда они слышат мое имя, они перестают так пристально украдкой разглядывать мое лицо – их мозг занят другим процессом.
Я не знаю, сколько мне лет.
* * *
Я страшная.
Мама говорит, что люди так смотрят на меня, потому что боятся. Папа тоже боится. Но он говорит, что справится с этим. Я ему верю. Если бы он сказал, что не боится, я бы ему не верила.
Поэтому люди всё смотрят и смотрят на меня, не могут оторваться.
Мама и папа у меня приемные. Но я не буду всё время повторять про это. Я это знаю, и вы теперь это знаете, ну и всё.
Они тоже смотрят на меня. Но они не делают вид, что не смотрят. Я не знаю, боится ли мама. Она говорит, что, наверное, тоже боится, но ей трудно себе в этом признаться. Папа смелее мамы. Он называет меня «маленькая мисс Смерть». Когда он так говорит, мне меньше страшно, чем обычно. Он с этим справится.
* * *
Одна такая требовала убрать меня с детской площадки. У нее было такое лицо, как у мамы, когда она раздавила таракана. Зато осу она поймала в коробку от сыра и выпустила с балкона. А эта не выпустит. Она хотела, чтобы меня убрали. Как будто я собачья какашка. Мама предложила ей обратиться в суд, но другие родители стали уводить детей. Им пришлось повозиться, потому что я лучше всех умею строить песочные домики. У нас дома есть песочница, и качели, и даже бассейн. Но мне нравится играть с другими детьми. У них не получается строить из сухого песка, а если я помогаю, то можно построить целый город с башнями и тоннелями для машинок. Без меня машинки не проедут через длинные подкопы, где рукой не достать. И песок осыпается. Но мне нравится это делать только с другими. Тогда больше радости – еще от них. Я сказала маме, чтобы она не плакала, что мне не так уж и обидно. Мама сказала, что плачет, потому что не может порвать эту суку на тряпки. Я уже знаю, что с живыми так делать нельзя.
