– Тебе не всё равно, где быть?
Она отодвинула его легко, как будто он был резиновой надувной игрушкой, шагнула мимо него к проему и уже почти оттуда, с той стороны, ответила резко:
– Здесь нет Енца.
Промежуток
Вырвавшись из сна на предельном усилии – задыхаясь, хватая ртом плотный воздух, – он молотит руками по постели и не может распознать, обо что ударяются ладони, где он, что происходит. Всего пару секунд, понимает потом, это длилось всего пару секунд. А казалось бесконечными конвульсиями.
Потом лежит, аккуратно восстанавливая дыхание, и убеждает себя, что эта молочно-белая плоскость над ним, в которой отражается вид из окна – пустое поле на границе города, свинцовое небо, потоки воды по стеклу, – это потолок его спальни, да, это так и есть, он у себя дома, в своей постели, просто ему приснился кошмар, бывает. Бывает, когда засыпаешь, кажется, что оступился на лестнице – и летишь. Вот так и было: как будто он сделал шаг и упал, и летел в самую глубину тьмы, а тьма летела в него, и расстояние между ним и тьмой всё уменьшалось, но еще оставался последний маленький зазор, и он всё оставался и оставался, а когда это стало уже совершенно невыносимо, Док сам рванулся навстречу тьме, чтобы покончить уже с этим, и ужаснулся, и рванулся прочь, наружу – и бил ладонями по постели, как будто пытался вынырнуть из тьмы.
Как будто не умеет плавать.
Голос внутри – эхом его собственного укора себе:
– Ты совсем голову потерял, так только топиться…
Док не успел удивиться самому голосу, но удивился, что узнал его.
– Рей?
А потом вспомнил: пирамида, череп, темно-красные лепестки, свечи… И в обратном порядке: лодка, скользящая по темной воде, как на тот свет; неношеная одежда воображаемого отца Калаверы; свинцовая перчатка и фольга от шоколадок; черный скутер, бег по крышам. Погоня. Чип.
Там было летнее тепло, угасающий аромат липового цвета в аллее. Здесь ливень лупит в стекло, и невозможно понять, утро ли, вечер, или грозовая тьма затопила июльский день.
– Рей, это ты? Здесь?
– Ну не там же. Мне, кажется, не удалось уйти. И там я сейчас, наверное, сплю… не своей волей. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
Док кивнул:
– Раз так – я рад, что ты здесь, а не там.
– Я тоже рад.
– Останешься… со мной?
– Если ты не против. Можешь не отвлекаться на меня. Мы такие похожие, хоть плачь, хоть смейся. Даже не замечаем, когда меняемся местами. В общем, я просто побуду здесь, ты и не почувствуешь разницы.
– Ну, как сказать. Я собираюсь в туалет.
– Надеешься меня удивить? Расслабься.
– А если бы наоборот?..
– Уже было. Напоминаю, что нам, в сущности, не имеет смысла мериться…
– Ну, а вдруг.
– Я уже проверил.
– Хм.
– Ты первый начал.
– Хм.
– А ты всегда спишь с двумя одеялами?
Док завис на полсекунды – и рывком сел, оглядел постель. Да. Второе одеяло. Красное.
Не для дополнительного тепла, не поверх, а рядом. Потому что Док во сне стягивает одеяло, сбивает в жгут, подгребает его под себя, и бороться с этим бесполезно. И если уж выбрал спать с ним в одной постели – нет другого способа, кроме как покрепче завернуться в свое отдельное одеяло, вот и вся романтика.
Док протянул руку и ощупал ткань. Это ж как его размазало сном – или полетом через тот свет? – что он не почувствовал шероховатую гладкость шелка-сырца, не заметил это яркое пятно на полкровати?
Рей был прав: Док забыл о его присутствии в тот же миг. Кажется, еще быстрее он оказался на пороге кухни. Окно было распахнуто, и дождь хлестал на подоконник, под ним натекла изрядная лужа. В луже стоял Клемс, лицом к окну, неподвижно, босой, и вода текла по его лицу, по груди, и он не замечал ее.
Док думал – кинется к нему, сгребет в охапку, лицом втиснется в лицо, будет кричать от счастья. Но не смог пошевелиться, и тоже стоял – молча, неподвижно, босой. И вода текла по полу от Клемса к нему и собиралась в лужу вокруг его ног, такая холодная, как будто с ледника.
Клемс чуть повернул голову и спросил через плечо, с усталой досадой в голосе:
– Когда ты уже оставишь меня в покое?
* * *
– Генератор инфразвука? Док, ты рехнулся.
Самый жаркий дневной час, тишина, только ветер тонко посвистывает в сухой траве. Там, впереди, под холмом – стадо слонов. Серые глыбы, привалившиеся друг к другу, почти застыли, только вяло колышутся, как тряпочные, складчатые треугольники ушей. Док еще раз обводит взглядом стадо: ну, хоть мелких нет, повезло. Маленький слоненок – нечто такое… Лучше жрать котят живьем, чем обидеть маленького слоненка.
– Ты точно рехнулся, – невесело усмехается Клемс. – Жрать котят…
– Я вслух сказал?
– Нет, у тебя на лбу написано.
– На лбу у меня каска.
– А под ней написано, я видел. Священное правило приличного человека: нельзя жрать котят живьем.
Док медленно выдыхает. Это вместо смеха, с которым у него сейчас туго. Деваться некуда, делать что-то надо, и лучше пожертвовать слонами, чем кем-то из своих. Неприятно. И черт его знает, этого Клемса, шутит он или всерьез, да и не сказал ничего особо умного. Но на душе легче.
– Давай построим генератор, – говорит Док и отползает к машинам. Свежеугнанные «виллисы», мощные звери, последнего выпуска, с турбированным двигателем. Вот уроды, всё-то у них в порядке со снабжением.
По ним стреляли, но не преследовали. Пока уроды не высовываются, до них не добраться, в этом-то и проблема. И высовываться они не желают, конечно. А время идет.
– Док, от него же голова лопается и кишки вылазят.
– Есть такое дело, – всё-таки улыбается Док. – А мы не очень страшный построим. У нас труб всего на пять метров. Но это как раз даст колебания в диапазоне, который слоны сами издают. От четырнадцати до тридцати с чем-то, если я не путаю. А у нас будет где-то так семнадцать. Это их точно раззадорит.
– Ты рехнулся.
– У нас тяжелого ничего не осталось. Нам их оттуда теперь никак не выкурить. А Енца и Ягу нужно вывозить, скорее. Я всё рассчитал. Должно получиться.
– Ну… да. Ладно, давай твою трубу строить. Иерихонскую. Ветер бы посильнее.
– Ничего, ветер удачный, главное – в правильную сторону, на нас. У слонов память знаешь какая? А мы здесь точно не в последний раз. Так что давай, следи за ветром, а я…
– Так хватит этого ветра?
– Компрессора точно хватит.
– Ах, вот зачем нам две машины.
