– Ты сама до сих пор материнское молоко сосешь – вот и у тебя такая башка. «Ах, мама сказала то, ах, мама сказала это!» Носишься со своей мамочкой-кровопийцей, как с… – Калавера не успела подобрать подходящее сравнение, Мадлен зашипела в ответ:
– А ты вообще материнского молока не нюхала! Муньека! Чучело фарфоровое!
– Да, я кукла, и что? Ты на себя посмотри. А туда же: молоко, молоко, мамочкино молоко. Да лучше вообще его не нюхать и не пробовать, чем вот так, – Калавера развела руки по сторонам головы, показывая гигантский размер. – Вот он не согласен ни на что, кроме молока, а молоко его уродует и убивает.
Повернулась к Доку и яростно выпалила: – Тебя это тоже касается!
– А я-то при чем?
– А то ни при чем!
– Правду говорят, что любая женщина может из ничего сделать шляпку, салат и скандал, – хмыкнул Енц. Калавера бешено зыркнула на него, но он не отвел взгляда.
– Не любая, – возразила Ягу, как бы случайно встав между ними. – Я не готовлю, не ношу шляпки и не люблю говорить зря. Я всё сразу исправлю по своему разумению. Или пройду мимо. Кстати, насчет материнского молока. Мадлен ему не мать.
– Где Кристина? – Док быстро повернулся к Тиру.
– Кто такая Кристина? – заинтересовался Гайюс.
– Какая Кристина? – спросил Тир.
Калавера шагнула к Гайюсу и подхватила ребенка, развернулась к Доку.
– Что, доволен? Что еще должно случиться, что тебе еще надо, чтобы отпустить его наконец?
Док моргнул, дернул лицом.
– Чего-то я не понимаю.
– Да ты что? – усмехнулась Калавера. – Всего только чего-то? А что-то, значит, понимаешь всё-таки? И можно спросить – что именно?
– Сначала, – твердо сказал Док, – сначала давай разберемся. Ты сама в это вписалась. Ты за это взялась. Ты со мной через это шла – со всеми нами. Что вдруг так теперь?
– Да, вписалась и взялась. Да, с тобой шла. Да, мы тебе должны – особенно вот она и она, – Калавера мотнула головой в сторону Мадлен и приподняла ребенка на руках. – Потому что у меня была мать, настоящая. А у этой… у этого – мать то ли есть, то ли нет, и неизвестно, откуда он вообще взялся тогда. А у той… нет и не было. Выдумала она всё.
– Ты говори да не заговаривайся! – зарычала Мадлен. – Ничего я не выдумала!
– То-то ты так за материнскую волю цепляешься. Если бы у тебя была мать, которая любила – не цеплялась бы за нее.
– А ты сама-то!
– Стоп! – рявкнул Док. – Давай сначала со мной разберемся. Какие у тебя претензии?
– Да никаких! – топнула ногой Калавера. Земля ощутимо дрогнула. – У меня – никаких. А вот у него… и у него.
Все обернулись на Клемса. Он сидел в траве на самом краю лужайки, под яблоней, смотрел в сторону, как будто происходящее его не касалось.
– Когда мы говорили о Сальвиати, – тихо сказал Данди, и Ягу сильно сжала его руку, – когда мы пытались вернуть Кристину, он был совсем другой.
– Кто такая Кристина? – спросил Тир. Он снова сжимал и разжимал кулаки и, кажется, дрожал.
– И у него, – кивнула Калавера.
– Та, – с силой сказал Данди, – для кого ты посадил куст козьей жимолости.
Тир вздрогнул, закрыл лицо рукой, медленно сел на землю.
– И что ты теперь намерен делать со всем этим? – спросила Калавера.
Отпусти его, тихо сказал Рей. Отпусти его. Это не твое дело вообще. Это мой Клемс. А я и сам уже считай что мертв. Ты знаешь. Мне не уйти оттуда, да и некому там уже… уходить. Меня нет. Отпусти нас.
– Ты обещал, что будешь со мной.
Обещал. Но… посмотри на него.
Док подошел к Клемсу. Тот бросил короткий взгляд, проверяя, достаточен ли зазор между ними, и остался на месте, отвернувшись от живых.
Было совсем тихо. Пахло горелым мясом. Тихонько выл изувеченный ребенок. А больше ничего.
Док сел на землю, тщательно соблюдая выученную уже накрепко дистанцию.
– Я не могу.
– Посмотри, – сказала Калавера и поднесла к нему ребенка. – Так тебе понятно? Клемс такой же. Ты его кормишь и кормишь страданием. И себя. И всех вокруг. Это тебе не подходит. Это тебе не подходит, родной мой. Как же ты похож на моего отца. Как же ты похож на это дитя. Как же ты похож на нее…
– На Мадлен-то чем? – скривился Док.
– Она же и есть твоя любовь, Док. Не выпустишь, не уступишь. Превратишь в неживое и немертвое. Лишь бы не отпустить. Лишь бы не остаться одному.
– Вот почему она – вампир? И я такой же?
– Дай мне сделать мою работу.
Калавера легонько покачивала младенца на руках. Мадлен тихо рыдала в объятиях Бобби: я живая, я на самом деле, не верь им, Терминатор… Он молча обхватил ее огромными руками и укачивал, как маленькую. А меня-то некому укачать, подумал Док. И меня, сказал Рей. Но мы большие. Мы справимся.
– Ладно, – сказал Док. – Я согласен. Прощай, Клемс. Прости… Это не имеет значения. Просто – прощай.
Он встал, отошел на несколько шагов туда, где тропинка уводила за деревья, к пристройке.
– Никому за мной не ходить. Вернусь через десять минут.
Лег там под яблонями лицом в землю. Жевал траву, чтобы не кричать. Не помогало, но он справился сам. Внутри теперь было пусто. Он уже и забыл, как это, когда ты совсем один. Рея больше не было с ним. Никого не было с ним.
Его тоска легко перекинулась в ярость, когда он услышал приближающиеся шаги. Он даже выругаться не смог – закашлялся, поперхнувшись травой, собственным дыханием, злостью.
– Я не могу, – сверху, издалека прозвучал голос Клемса. – Я не могу. Там Рей. Пойдем, вытащим его оттуда.
Так на так
– Док, Док… Эй, Док…
– Ау?
– Давай, может, ты уже выберешься отсюда?
– Я что, опять здесь? – Док открыл глаза.
Рыжая погладила слипшиеся в сосульки волосы на его лбу.
– Мы все здесь.
Док попытался повернуть голову, чтобы осмотреться, коротко вздрогнул и замер.
– Тссс. Не двигайся.
Он переждал головокружение и боль. Совсем не прошло, но немного притихло – почти до терпимого.
– Кто еще?
– Я, ты, девочки. Они спят. Пусть. Им тоже досталось.
– А ты?
– Я только что пришла.
Док попытался сообразить, что к чему, но мысли были твердые, скользкие, он не мог слепить их вместе, их даже по отдельности трудно было удержать. А хуже всего была усталость. Не отчаяние даже – оно было как боль, его можно было терпеть. Можно было бы. Но усталость была сильнее и боли, и отчаяния, и она-то истончала терпение, стачивала силы. Ничего не выходит, понял Док. Ничего не выйдет. Всё без толку.
