– Стоп еще раз, – повторил Док. – Да, тайгерм – это уж слишком. Потому что бессмысленно. И я это знаю. Уже проходил. Поэтому и говорю, что я такого не написал бы. Да я и не писал.
Неделю спустя текст оставался в тех же пределах. Док, будто интернет-зависимый, то и дело заглядывал в лаптоп: не прибавилось ли строчек, не появилась ли весточка, хоть короткая, после отчаянного «держись-я-иду». Вспоминал свой путь, сверялся со сроками, прикидывал, что и как сейчас делает человек по ту сторону текста. То и дело гасил порыв выстучать на клавишах, как Клемс передумывает, как находит утешение в беседах с Гайюсом, собрать неловкие слова в банальную и жизнеутверждающую историю о том, как прошло еще немного времени, и вот уже Клемс ловит чей-то заинтересованный взгляд – и отвечает на него…
– Ты его и в постель уложишь? – поинтересовалась Мадлен, вернувшись с очередного рейда в окрестности архитектурного бюро.
– Он еще и подглядывать будет, с него станется, – ответила ей Рыжая под шелестящий перезвон спиц. – Пиши-пиши, Док, потом нам почитаешь.
Док в очередной раз захлопнул лаптоп, сердито глянул на Рыжую.
Она так и сидела в качалке, Доку казалось, вообще не вылезала из нее. Как ни посмотришь – всё сидит, свернувшись в уютный клубок, только кисти рук шевелятся, только спицы поблескивают. Голубая нитка тянется откуда-то из-под кресла, но клубка не видно. Что вяжешь? – спросил как-то Док. Ползунки, – ухмыльнулась Рыжая и ускорилась. Кому? – Себе! – рявкнула она с неожиданной яростью, спицы замелькали с нечеловеческой резвостью. Что она там навяжет, подумал Док. Но очередная пара кукольного размера штанин выходила ровной и симметричной, и не было никаких причин для беспокойства.
– Что ты бесишься, – укорила ее Мадлен, необычайно кроткая. – Думаешь, ему легче?
– Легче! – Молли и впрямь точно взбесилась. – И тебе легче. И ей, – мотнула головой в сторону алтаря. – Это у вас там любовники, а у меня – отец!
Мадлен картинно прикрыла лицо рукой.
– Вы тут от скуки с ума посходили, – Зигмунда Фрейда появилась, как всегда, неожиданно. – Как пауки в банке.
– Как узники в пирамиде Смерти, – парировала Рыжая. – Но я занята делом. А эти – нет. Док пытается победить в себе графоманию, а Магдалина наша опять ничего не разузнала.
– Рассказывай, – Зигмунда Фрейда повернулась к Мадлен.
Та кивнула, уселась на край стола, сдвинув засохшие розы и наполовину сгоревшие свечи.
– Наши там ничего себе, в порядке. Никто их не мучает. Зря Рыжая бесится. Если бы мучили – я бы…
– Конечно. Енца слышала? Как он?
– Сказала же – в порядке. Их только держат отдельно и домой не пускают. И спрашивают, куда мог деться Док. По-всякому спрашивают, разными способами. Но аккуратно. А они не знают, и я им не говорю, чтобы они не знали, потому что если будут знать…
– А что с фестивалем?
– Бобби клянется, что всё будет вовремя и в нужном месте. Так что осталось всего три дня подождать. Что у Дока?
– Пока ничего, – пожал плечами Док. – А что должно быть?
– Ну, что-нибудь новое от Клемса.
– Почему ты думаешь, что это Клемс?
– А кто еще? – изумилась Мадлен. – Думаешь, кто-то из нас писал в твоем файле? Или само Мироздание тебе знаки подает?
– Это было бы как-то… понятнее, – покачал головой Док.
– А никто не обещал, что будет понятно, – вмешалась Зигмунда Фрейда. – Никто не обещал. Все ведь понимают, почему от Клемса ни словечка?
– Что тут понимать, – буркнула Рыжая, не останавливая спиц. – Не до того ему. Тайгерм.
– А я думаю, он просто не хочет, чтобы Док его там… видел. Чтобы Док знал, каково ему приходится, – вставила Мадлен.
– Как будто Док не знает, угу, – мрачно кивнула Рыжая.
– Ладно, девочки, – вздохнула Зигмунда, – мы-то пойдем его вытаскивать, или сам справится?
– Как он справится без нас? – Мадлен болтала в воздухе короткими толстыми, почти уже кукольными ножками.
– Ну, – сказала Рыжая, – тогда подождите пару минут – я тут пяточку вывязываю, не хочу со счета сбиваться, потом ведь не вспомню.
Они ушли, а Док не смог пойти с ними вместе: ты уже был, сказали они, тебя мы уже два раза вытаскивали. Три, поправила одна из них. А я думала – десять, задумчиво обронила другая.
– Но мне-то что делать? – тоскливо возмутился Док.
– Пиши, – коротко велела Зигмунда. – Начни со слонов.
– Я уже начинал, – не понял Док.
– Начни еще раз.
И Док остался один – только свечи и алтарь, стеллаж с детскими книжками и кресло-качалка, шаль черного кружева и расписанный розами и черепами лаптоп. Док долго смотрел им вслед, в пустоту и тьму, и не решался оторвать взгляд от пустоты и тьмы, как будто в любое мгновение оттуда могли появиться они – и Клемс. Но мгновения шли мимо, тяжкие и неустойчивые, как огромные поднебесные слоны на паучьих лапках, и ни одно из них не было тем самым мгновением, в которое запела бы золотая труба.
Тогда Док засмеялся и поднял крышку лаптопа. Я пойду с вами, девочки, смеялся он, я просто пойду с вами. Я найду простой и надежный способ вытащить вас всех оттуда. Я расскажу, как всё было, и всё так и будет.
Но тут же он увидел, что кто-то другой уже рассказал это за него: избыточно и неопределенно, словами неловкими, небрежно составленными в шаткие фразы, в рваные абзацы. Док читал и морщился от неловкости, досадовал на небрежность, всё порывался исправить опечатки и расставить запятые. Пока не понял, что это и есть долгожданная весть, телеграмма с той стороны. Пока не осознал, что страх и боль, о которых идет речь в тексте, и есть те самые страх и боль, которые он сам знал – по запаху, на слух и на вкус. Пока не взглянул в облупленные лица трех старых потрепанных кукол, пока не взглянул в их фарфоровые и стеклянные глаза – на этот раз глазами Клемса.
– Ладно, – сказал тогда Док. – Давай сделаем это вместе. Никто не обещал, что будет понятно. Но мы расскажем, как всё было, и всё так и будет. Я просто напишу здесь: боль пройдет. И боль пройдет. Я просто добавлю к словам об одиночестве: я буду с тобой всегда.
История Клары
Мне нужно с тобой посоветоваться, Одуванчик. Только объяснять много придется. Придется объяснять. До утра времени много. Надеюсь, ты не хочешь спать. Мужчины обычно хотят, я знаю, не первый же ты у меня. Вот как раз про первого… Мало ли чего ты не хочешь знать. Я тебе не про это рассказать хочу, я по делу. Это важно. Кофе? Давай кофе.
Теперь слушай, не перебивай.
Мой первый – я долгое время была уверена, что и последний, кстати, – был вылитый Док. Я, когда впервые в нашу раздевалку вошла, вижу – стоит, глаза эти небесные – злые, как сам ад, я сразу решила: ни за что. Даже когда поняла, что обозналась.
