А с другой стороны, сердечко мое, в нашей с тобой истории мне и без второй женщины хорошо, имей в виду. Ладно, и без второго мужчины тоже. Шучу. Насчет «ладно» шучу, прекрати щекотать меня, я же нечаянно тебе челюсть выбью, ай, пусти! Грязный мужской шовинистический свин. Руку пусти. И ногу тоже! И шею, спасибо. Ничего не считается, я тебя в зале раскатаю запросто. Ну, не запросто. Пятьдесят на пятьдесят, ладно. И насчет этого «ладно» я не шучу.
Всё, спасибо, сердечко, теперь я могу говорить дальше. Какой ты хороший, Одуванчичек. Какой ты… Я на всех нас могу положиться, это правда. Но ты мне особенный, как ты это сделал? Может быть, потому что ты был новенький, и казался мне самым безопасным, потому что мы-то уж точно круче, я-то круче тебя, точно. Выходит, та история всё-таки на меня до сих пор влияет. Вот поэтому мне и трудно так… Спасибо, что не говоришь ничего. Молчи. Я сама всё скажу.
Мама спросила, а как же Бретт. И это был момент моего торжества. Из меня только что сияние не исторглось, как из какой святой – я физически чувствовала, как испускаю лучи, хоть и не видимые глазу, они вырывались из меня сквозь поры в коже, я сияла, я лучилась. И так небрежно пожала плечами: о чем тут говорить? Бретт идет со мной. То есть, мы вместе идем. В полицейские или в пожарные, или еще куда, мы подадим заявления везде, и посмотрим, куда нас возьмут. Лишь бы вместе. Потому что это была наша общая мечта, не моя и не его, а наша, и мы ее мечтали на деревьях в его саду, о, это же был целый парк, и мы уходили в нем все дальше и дальше, забирались всё выше и выше, и были там одни между листвой и звездами, и мы летели… Знаешь, когда ветер колышет ветки, и листья вокруг вьются, и ветер в лицо, и звезды мелькают – кажется, что сам летишь. Мы там мечтали, как будем героями, будем спасать тех, кто попал в беду, защищать тех, кому угрожает опасность, и какие мы будем крутые, какие хорошие. У нас по всем дуплам были распиханы комиксы, как у тех белок. И мы мечтали. И любили друг друга – вот тех, замечательных и героических, какими станем совсем скоро. Мы были уже взрослые в наших мечтах, и мы точно знали, какие мы сейчас, потому что были уверены в том, какими станем. И, в отличие от иллюзий моей мамы, эти иллюзии меня не пугали и не огорчали, потому что в точности совпадали с моей сутью. Просто были немного на вырост, а так – в самый раз. Я росла прямо в этом, и главной целью моей было вырасти точь-в-точь, совпасть с предуготовленной формой до микрона. И второй главной целью – выйти замуж за Бретта, чтобы его родителям стало ясно, что, как ни знали они своего сына, но тут вот – ошиблись. Это было… это было не ради собственной корысти, понимаешь? Это было ради Бретта, ради его чести и достоинства. Потому что его родители относились ко мне как к очередной игрушке Бретта, очередному его капризу, пусть и затянувшемуся. И из их надежд следовало, что он такой же расист, сноб и мерзавец, как они. А он был не такой, и доказать это им я поставила себе целью. Хотя, конечно, я такими словами не думала, я просто чувствовала, что так будет правильно и честно. И мне не надо было хитрить, заманивать, окручивать и интриговать. Бретт был со мной в этом деле, для него было так же. Мы были уверены друг в друге. Настолько, что и не говорили об этом. Это было как воздух, чтобы дышать и летать. Об этом не думаешь, пока кислород не перекроют.
Это я не отвлеклась, это я даю тебе возможность погрузиться поглубже, чтобы ты в этом дерьме оказался, как я, по макушку. Даже извиняться не буду. Я выплыла, и ты выплывешь, не из такого выплывал, и чего я буду тебя щадить, когда это мне помощь нужна. Да. Я это сказала. Мне нужна помощь. Помоги мне. Просто слушай и будь со мной. Если что, я уже с этим всё, что нужно, сделала, и Гайюсу рассказывала, и мы работали, и он там со мной был. И я в норме, правда. Но между нами это должно произойти вот так: заново и с нуля, поэтому ты будешь со мной в этом рядом, по макушку. И я этого никогда не забуду. И ты не забудь.
Ну, пошли дальше.
Мы подали заявления и проходили всякие тесты – не Бекдел, другие, на здоровье, на прыгать-бегать-отжиматься, на мораль и этику, сам знаешь. Всё вместе. И всё вровень. Ну, плюс-минус, в одном у него, в другом у меня, в целом получалось поровну. И тут появились они. Архитекторы наши. Выцепили наши досье, изучили, возбудились, захотели нас к себе. Знаешь, как оно дальше. Приходит Гайюс и начинает соблазнять. Когда такой, как я, предлагают спасать не просто одного утопающего, не семью в горящем доме, а прямо сразу всё человечество, такая, как я – как я была тогда, – устоять не может. Что я тебе объяснять буду, ты сам такой. Ну, вот и Бретт был такой. Так что на дополнительное тестирование мы согласились, не сговариваясь, и в тот же день собрались и уехали, рассказав родным дежурную байку про учебный лагерь то ли полиции, то ли пожарных, то ли спасателей на водах, какая разница. Мне пришлось натурально из дома через чердак убегать, но мне это было не внове.
И задали же нам жару! Всё, что было до того, показалось разминкой для младшей группы детского сада. Я не думала, что смогу столько, сколько по итогам смогла. Просто каждый раз думала, что это вот уже последняя ступенька, и мне ее не одолеть, а раз это дело решенное, так почему бы не проползти еще полметра, всё равно терять нечего. И так, по полметра, раз за разом. Ступеньки всё не кончались, я всё ползла. А потом опа – и всё. И я уже на месте.
А Бретт – нет.
Знаешь, если бы он мне сказал: откажись, не иди туда, останься со мной – я бы осталась. Чем хочешь могу поклясться. Он мне был дороже. Я его знала и любила всю жизнь. А этих спасителей человечества – всего пару недель, и не то чтобы они мне сильно нравились после наших приключений интеллектуальных, моральных и физических. Ну, ты в курсе. Тоже ненавидел? А чего пошел? А, ну да. Смешно, правда? Вот я и говорю, смешнее нашего архитектурного бюро я ничего не знаю. За исключением трубчатых локонов из распрямленных волос, но это совсем другая весовая категория, с этим нам не тягаться.
Если бы он мне только сказал: Клара, любовь моя, к хренам то человечество, пойдем в полицейские, в пожарные, в спасатели Малибу, будем спасать по одному человеку в день, за жизнь с полчеловечества и наберется… Я бы пошла с ним. И никогда, никогда бы не узнала… Да нет, это смешно, опять мне смешно. Да не плачу я. То есть я плачу, все ок, так и должно быть. Мне больно. Мне горько. Это просто слезы, Одуванчичек, можешь плакать со мной, если хочешь. Я тебя за это осуждать не буду. Гайюс не велит.
Он мне не сказал этого. Я ему сказала, что меня приняли, и он сразу вдруг стал вот таким – со злющими небесными глазами, с губами в нитку, с белыми щеками. И он набросился на меня – а я настолько испугалась, как будто вместо моего Бретта, моего верного товарища, заветного друга, моего мужчины, моего героя – вдруг оказалось инопланетное чудовище. Подменыш, паразит, прикинувшийся принцем. Мразь, тварь, хищная гадость. Я просто обомлела, как будто парализовало меня этим ужасом. И он бил меня кулаками, и за волосы – головой об стену, и с каждым ударом как будто становился сильнее и злее. А я не могла понять и поверить, что происходит. И это непонимание меня еще сильнее парализовало. Как в кошмарном сне, когда не можешь из него вырваться… Я настолько не могла поверить в происходящее, что позволила ему изнасиловать меня. Он точно так же мог напоить – у меня было не больше шансов оказать сопротивление. А потом он снова меня бил. И я хотела, чтобы он убил меня. Потому что жить стало невозможно.
