Французский посланник в Крыму барон де Тотт, бывший непосредственным участником последнего набега татар на Подолию в 1769 г., оставил такое яркое описание угона невольников: «Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 баранов и с 20 волов – обычная добыча одного человека, – его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, привешенного к луке седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать – на крупе лошади, отец – на одной из запасных лошадей, сын – на другой; овцы и коровы – впереди, и все это движется и не разбегается под бдительным взором пастыря. Ему ничего не стоит собрать все стадо, направить его, заботиться об его продовольствии, самому идти пешком, чтобы облегчить своих рабов, и эта картина была бы поистине занятной, если б жадность и самая жестокая несправедливость не составляли ее содержания».
Ясырь, угоняемый татарами, был поистине громаден. В 1521 г. крымский хан Мехмед Герай и его брат казанский хан Саин Герай захватили в Московии около 800 тысяч пленных, а в 1533 г. Саин Герай похвалялся, что вывел из земель московских не менее ста тысяч ясыра. Только за десять лет, с 1607-го по 1617 г., время, когда Московское царство переживало один из наиболее смутных периодов своей истории, в полон было угнано не менее 100 тысяч человек. Всего же за первую половину XVII в. количество захваченных только в Московии невольников составило не менее 150–200 тысяч. И это – не учитывая крупных и не поддающихся учету мелких набегов на земли Речи Посполитой, Черкессии, Валахии. Посетивший Крым в середине XVI в. Михалон Литвин приводит слова одного из местных жителей который, видя множество пленных, спрашивал его: «Осталось ли еще сколько-нибудь людей в вашей стране или их уже совсем нет?»
По словам Дортелли, вернувшись в земли ханства, татары «делят (добычу и невольников) между собой… Затем их ведут в разные города Татарии. Там невольников выставляют напоказ… представляя на выбор любого покупателя… (Их) развозят в Константинополь, в Азию, в Европу, на Восток и на Запад». При том что рынки рабов были во всех турецких городах, доступных татарам, подавляющее большинство пленников при этом попадало все же на рынки Каффы, которую Михалон Литвин метко назвал бездонной прожорливой пучиной, ненасытно поглощающей кровь невольников («sed vorago sanguinis nostri»): «Торг невольниками производится во всех городах полуострова, преимущественно же в Каффе. Случается там, что целые толпы несчастных рабов гонят из рынка прямо на корабли, ибо город лежал у весьма удобной приморской гавани и, вследствие своего положения, может быть назван не городом, а скорее ненасытной и мерзкой пучиной, поглощающей нашу кровь…»
В целом войны и грабительские набеги не были надежным источником доходов и, что самое главное, не давали возможности разорвать порочный круг в экономике Крымского ханства. С одной стороны, награбленное добро в определенные моменты могло стремительно повысить уровень благосостояния татар, позволяло им жить в достатке, быть сытыми, обутыми и одетыми. Как замечал в «Описании Татарии» Мартин Броневский: «Пользуясь невежеством и беспечностью, а наиболее безбожием соседних християнских народов, они до того обогатились добычею от частых набегов, что знатнейшия из них в богатстве и пышности домашней не уступают даже туркам». Так, например, крымские историки отмечали крайнюю выгоду для крымских татар успешных походов хана Исляма Герая (1644–1654 гг.). По их словам, эти сирые оборванцы за каких-то два года разбогатели так, что щеголяли в цветистых кумачовых нарядах вместо прежних сермяжных дерюг.
Однако, с другой стороны, именно иллюзорная возможность легкой наживы являлась одним из сильнейших препятствий для развития экономики Крымского ханства. Уповавшие на богатую добычу татары не обращали должного внимания на иные источники доходов, бывшие к тому же гораздо более трудозатратными и требовавшими существенных ресурсов. Лишенные стимула к производительной деятельности крымцы все больше уповали на грабительские походы, а те приносили все более призрачные трофеи, а то и вовсе заканчивались разгромом татарских отрядов. Уже с середины XVII в. татарские набеги все чаще не удавались, поскольку украинцы, русские и поляки все лучше защищали свои земли. Особенно болезненно это стало ощущаться крымскими татарами с первой половины – середины XVIII в.
Отправлявшиеся за полоном отряды возвращались ни с чем, зачастую изрядно потрепанные трудной дорогой, а то и стычками с охранявшими приграничье казаками или стрельцами. При этом простым воинам походы все чаще не приносили ничего, кроме усталости, увечий, а то и смерти. Зачастую рядовые татары, снаряженные и снабженные оружием и лошадьми в долг будущей добычи, при скудости полученного улова способны были лишь расплатиться за полученные в кредит средства, а сами оставались ни с чем. О том, что расчет должен был быть получен за ссуженные средства сполна, свидетельствует все тот же де Тотт: «…по контракту своим кредиторам в положенный срок заплатить за одежду, оружие и живых коней – живымы же, но не конями, а людьми». О той же практике ранее писал и Михалон Литвин: «Все их рынки и гавани славятся этим товаром, который находился у них и для себя, и для продажи, и для залога, и для подарков;… Каждый из них, хотя бы простой всадник, даже если не имеет наличных рабов, то предполагая, что он всегда имеет возможность добыть известное их количество, обязывается по контракту любому из своих кредиторов отсчитать в определенный срок в уплату за оружие, одежду или коней условленное количество людей нашей крови. И подобного рода обещания их исполняются точно, как если бы они на скотных дворах имели постоянный запас наших пленников».
Не удивительно, что уже в конце XVI в., времени, когда походы еще были сравнительно доходным предприятием, известно об отдельных фактах отказов татар выступать в поход. Так, например, в 1587 г. беднейшие татары отказались от участия в походе, ссылаясь на необходимость сбора урожая. Скудная синица горсти зерна в руках не случайно представлялась им более надежной, чем манящий, но недоступный журавль богатой добычи в небе. К тому же основная прибыль с продажи невольника доставалась не самим захватившим его татарам, а многочисленным перекупщикам, стоявшим между непосредственным захватчиком раба и конечным потребителем рабского труда. В таких условиях для рядового татарского воина прибыль от продажи захваченных невольников была обычно крайне незначительной.
Награбленного и пленников, бывших основным источником доходов, становилось все меньше и на всех их не хватало – в лучшем случае ими могли воспользоваться представители татарской знати и мусульманское духовенство. Даже в лучшие времена доля, достававшаяся представителям крымской знати – хану (он получал десятую часть – «саучу»), беям и мурзам, – превышала 40 % согласно традиционному разделу добычи и без учета выплаты долгов.
Рабов не только продавали, но и отпускали домой за соответствующий выкуп. Например, с середины XVI в. в Московском царстве возник особый «полонянничный сбор», который взимался с земледельцев для выкупа людей из плена. В Уложении царя Алексея Михайловича определены выкупные цены за разные категории населения: за дворянина следовало заплатить 20 рублей, за стрельца московского – 40, за казака или стрельца украинского – 25, за крестьянина – 15. Выкуп же за знатных пленников мог исчисляться тысячами и десятками тысяч рублей.
