Крымский хан, подавив мятеж калги, приступил к подготовке к войне: 25 октября 1520 г. заключил с Польшей договор о перемирии, включавший, в том числе, и пункт о совместных действиях против Московии. Активизировалась деятельность прокрымски настроенных сил в Казани. Одновременно к войне готовилась и Москва. «Роспись» Разрядной книги сообщает, что «на берегу» Оки стояли пять полков с «большими воеводами» Михаилом Щеняевым и Андреем Бутурлиным. Усиливались гарнизоны городов Тулы, Мещеры, Новгорода-Северского, Стародуба, Серпухова, Каширы, Мещеры, пограничная линия по Угре.
Не прошло и двух лет после утверждения Шах-Али на престоле в Казани, как все условия для его смещения созрели – крымский хан уладил отношения с поляками и заключил с ними антимосковский союз, а партия казанцев, недовольных своим нынешним правителем, существенно укрепила свои общественные позиции и пользовалась чуть ли не единогласной поддержкой населения. К последнему приложили немало усилий московские чиновники во главе с боярином Карповым, реально правившие Казанским ханством, прикрываясь именем Шах-Али, да и сам хан – большеухий коротконогий пузатый сумасброд, жестоко расправившийся с оппозиционерами, вызывал всеобщие насмешки и ненависть. «Такого им, татарам, нарочно избрали царя в унижение и насмешку», – говаривали русские стрельцы, заправлявшие всем в Казани.
Вскоре измученные московскими оккупантами казанцы отправили посланцев в Крым со скорейшей просьбой прислать им на правление Сахиба Герая, младшего брата правившего крымского хана Мехмеда Герая. Тот конечно же только и ждал такой прекрасной возможности на законном основании вмешаться в казанские дела и осуществить свой давний план. Весной 1521 г. крымский хан отправил своего младшего брата Сахиба Герая в сопровождении трехсот отборных воинов в Казань. Столь немногочисленное сопровождение было вполне понятно в контексте того, что хан отправлял законного наследника, приглашенного к тому же представителями казанской знати, обещавшими самостоятельно сместить Шах-Али.
Расчет Мехмеда Герая полностью оправдался: стоило Сахибу Гераю прибыть в Казань, как возмущенные и обозлённые двухлетним московским засильем и насильем казанцы восстали, перебили московских стрельцов и гвардию Шах-Али, захватили самого хана с женой и намеревались казнить его. За поверженного вступился Сахиб Герай, поскольку не подобало проливать ханскую кровь Чингизидов, да и молодой хан был еще – ему исполнилось всего 15 лет. Шах-Али явно заслуживал милостивого отношения, поскольку действовал в Казани не самостоятельно, а под полным контролем и по наущению князя московского Василия ІІІ. «Казанские сеиты, и уланы, и князья своей клятве изменили, взяли себе из Крыма царевича Саи-Гирея (Сахиба Герая) царем в Казань, а Шигалея царя с царицею выслали из Казани, а великого князя гостей, переграбив, у себя держали», – писал об этих событиях летописец. Вместе с Шах-Али, которого в одной рубахе усадили на худую лошадь, двинулись и его малочисленные сторонники – состоявшая из трехсот человек свита. Выслали из освобожденного города и московского воеводу, который должен был самолично доложить своему повелителю о случившемся.
Казанское вооруженное восстание против московского владычества и утверждение на Казанском ханстве Сахиба Герая, родного брата крымского хана Мехмеда Герая, было крупнейшим стратегическим поражением Москвы. В свое время московский князь осмелился ослушаться крымского владыку и самовольно посадить на казанский престол своего ставленника. Это не могло оставаться безнаказанным. Против Москвы и так уже вырисовывалась польско-крымская коалиция, а теперь к ней прибавилась и взбудораженная недавними московскими унижениями Казань, стремившаяся как можно скорее поквитаться с обидчиками.
Не удивительно, что именно казанцы лишь несколько недель спустя после утверждения на престоле Сахиба Герая первыми вторглись в московские пределы. Галицкий летописец писал: «мая в 26 день прихожили татары казанские с черемисами на Унженские волости и на парфян (жители Парфянского уезда Костромской земли) и много зла учинили и в полон повели, а иных иссекли и пошли прочь». Русские войска стойко защищали родные палестины: «Унжане на переем пришли и много с татарами бились, и много татар и черемисов побили, и плен весь отняли, и на костях стояли».
Месяц спустя поход казанцев повторился. «Июня в 4 день пришли татары под Унжу, и к городу приступили, и мост зажгли и ворота. И помог Бог унжанам, татар много побили пищалями и пушками. А волости попленили и полону много взяли, и долго стояли, и прочь пошли».
Крымский хан Мехмед Герай тем временем вынужден был отложить запланированный на весну московский поход. Препятствовали этому некоторые внешнеполитические проблемы, оставшиеся за пределами блестяще очерченного вокруг Москвы осадного треугольника, сторонами которого были Крым, Польша и Казань. Прежде всего, к союзу не удалось привлечь хаджи-тарханского (Астраханского) правителя Джанибека. Мехмед Герай писал ему: «Мы с тобою братья, я дружил с московским князем, но он изменил мне: Казань была нашим юртом, а он посадил там султана из своей руки, которого Казанская земля, за исключением одного сеида, не хотела. Казанцы прислали ко мне человека просить у меня султана, и я им в Казань отпустил султана, а сам иду на московского князя со всей своею силою. И если ты хочешь быть со мной в дружбе и в братстве, то выйди и сам на московского князя». Претензии крымского властителя были вполне обоснованны, но имевший собственные политические соображения Джанибек отказал ему. Впрочем, ожидать от него какой-либо помощи Москве также не приходилось – ему выгоднее было оставаться в роли третьей, не задействованной в открытой борьбе стороны, дожидаясь, когда противники ослабят друг друга.
Значительно более существенным препятствием весеннему походу крымцев на Москву стала позиция османского султана Сулеймана І Великолепного (1520–1566 гг.), который вел в это время войну с союзной Польше Венгрией. Враждебная Польше Московия при таком геополитическом раскладе рассматривалась султаном в качестве ценного союзника, ослабление которого было Стамбулу невыгодно. Прознав о готовящемся крымским ханом масштабном московском походе, падишах открыто пригрозил Мехмеду Гераю: «Мы слышали, что ты хочешь пойти на землю московского князя. Побереги свою жизнь и не ходи на него, ибо он мой большой друг, а если пойдешь на московского князя – то я пойду на твою страну».
Как видим, широко распространенное, ставшее уже устойчивой хрестоматийной традицией представление о том, что крымцы всегда противостояли России, будучи подстрекаемы к этому турками, не соответствует действительности. Оно ошибочно так же, как и мнение о том, что Крымское ханство всегда лишь воевало с Россией и было ее извечным врагом на юго-восточном направлении. Действительно, достаточно вспомнить значение союза в последней четверти XV – начале XVI в. Крымского улуса во главе с ханом Менгли Гераем и Великого княжества Московского во главе с князем Иваном ІІІ в истории обоих государств, чтобы убедиться в ошибочности такого упрощенного, обусловленного позднейшими контактами с Крымом и в особенности событиями XVIII в., представления
[8]. Подобным образом позиции Османской империи и Крымского ханства относительно того или иного внешнеполитического вопроса каждый раз определялись множеством внешних и внутренних факторов истории этих государств, и далеко не всегда их интересы совпадали. Уместно, пожалуй, привести в данном случае мнение турецкого автора Ресми Ахмед-эфенди, который в политическом памфлете «Хулясэту-ль-итибар» так отзывался о татарах: «Знатокам истории известно, что татары именно и бывали всегда причиной разрыва нашего мира с Москвой и враждебных ее предприятий против Высокой Порты… Татарская нация искони была бременем для Высокой Державы. Это народ склонный к мятежу и зловещий».
