генеральный судья М. Вуяхевич к левобережному гетману И. Мазепе в 1689 г.
…там просторы
От края до края…
Как та воля, что минула,
Днепр широкий – море,
Степь и степь, ревут пороги,
И курганы – горы.
Там родилась, красовалась
Казацкая воля;
Там татарами и шляхтой
Засевала поле.
Тарас Шевченко. «Думы мои, думы мои…»(перевод А. Суркова)
Бескрайние просторы Евразийской степи, протянувшиеся от Восточной Европы чуть ли не до Тихого океана, породили кочевую цивилизацию с присущими ей мобильностью, воинственностью, особым социально-политическим устройством и хозяйственным бытом. В свою очередь, политогенез кочевничьего общества привел к появлению государств, живших во многом не только за счет скотоводства, контроля над обширными территориями и эксплуатации трансконтинентальных торговых путей, но также (и даже преимущественно!) за счет «производства добычи». Оно могло осуществляться в двух основных вариантах: либо путем регулярных военных набегов с целью грабежа на оседлые народы, соседствовавшие на свою беду со степью, либо путем установления даннических отношений зависимости соседних государств от политических сообществ кочевников.
Формы зависимости и практики получения дани также могли быть различными. Наиболее явным было установление прямого контроля над зависимым населением, когда налоги с него собирали специально выделенные для этого представители кочевничьего государства. Нередко эти «чиновники-налоговики» сохраняли тяглому податному населению «элементы самоуправления» в виде местных правителей на подчиненном положении. Кочевников совершенно не интересовала жизнь населения, с которого они собирали налоги, они абсолютно индифферентно относились к религиозным и культурным отличиям и совершенно не стремились распространить, навязать и внедрить собственные религиозные верования и культурные практики. Единственным, что их действительно заботило, было своевременное получение выплат в полном объеме.
Так было с институтом баскаков в зависимых от Золотой Орды княжествах Северо-Восточной Руси в XIII–XIV вв., где получившие ярлык князья формально правили собственными княжествами, но реально важнейшую сферу компетенции государства – налогообложение – во многом замыкали на себя монгольские ставленники. Это лишало князей возможности полноценно формировать казну – то, что мы сейчас назвали бы государственным бюджетом. Внешний контроль также не позволял князьям распределять и расходовать собранные средства по собственному усмотрению, прежде всего на развитие армии и организацию строительства крепостей. Последнее было залогом господства завоевателей – отсутствие опоры на собственное сильное войско при наличии прямо на территории княжества либо неподалеку от него в окрестных степях крупных военных отрядов делало князя послушным орудием в руках оккупантов.
Облегченным вариантом такого рода зависимости было взимание дани с покоренного правителя без высылки на территорию его государства сборщиков налогов в сопровождении крупных военных отрядов. В таком случае сам князь организовывал и осуществлял налогообложение в пределах подконтрольной ему территории и затем выплачивал дань золотоордынскому хану. Это до некоторой степени развязывало князю руки и позволяло как самостоятельно наполнять бюджет, так и расходовать бюджетные средства без излишне навязчивого контроля со стороны баскаков. При таком варианте политико-экономической зависимости можно было и крепости строить, и войско реорганизовывать, и внешнюю политику вести, готовясь таким образом вырваться из орбиты зависимости от Орды. Так, например, мог поступать после монгольского нашествия князь Данила Галицкий до той поры, пока его поползновения к самостоятельности не были пресечены неотвратимым, как хроника объявленного возмездия, вторжением крупных военных сил монголов под предводительством способного и деятельного военачальника Бурундая.
Наконец, кочевники могли получать выплаты и с государства, сохранявшего все внешние элементы суверенитета. Дань при этом называлась «подарками» или «поминками», но сути это не меняло – в действительности это был откуп от военного набега, плата за то, чтобы грабитель-сосед воздержался от нападения или не требовал установления более ощутимых форм контроля, ограничивавших государственный суверенитет. Это, впрочем, не гарантировало полной безопасности и отсутствия грабительских набегов, ведь даже при официальном мирном положении, когда кочевники не предпринимали крупных походов-сеферов, нередко ими осуществлялись меньшие по масштабам, но весьма болезненно ощутимые для оседлого населения пограничья чамбулы и беш-баши. Именно такая ситуация сложилась в украинских землях Речи Посполитой во второй половине XVI–XVII вв., когда Крымское ханство, играя на противоречиях между польско-литовским государством и Московским царством, взимало «поминки» с них обоих. При этом крымцы, независимо от текущей политической ситуации, продолжали нападать на окраины соседних стран, а нередко и предпринимала крупные походы, доходя порой чуть ли не до их сердцевинных земель и столичных городов.
Сложившаяся ситуация перманентной окраинной полупартизанской войны породила феномен Дикого поля, когда между Крымским полуостровом и кочевьями северопричерноморских орд лежали обширные безлюдные степные пространства, еще недоступные для земледельческой колонизации с севера, однако уже и ненужные для кочевых сообществ юга. Не так давно, во времена контролировавшей колоссальные степные пространства Золотой Орды, в степи пролегали оживленные караванные тракты, на которых то тут то там на дальнем горизонте проглядывали очертания городков-муравейников, небольших (особенно по современным меркам) и не особо многочисленных, но наполненных копошившимся в своих бытовых заботах населением. Все изменилось с крахом Золотой Орды, после которого караванные пути уже не пролегали в рамках единого политического целого и опасности, связанные с перемещением людей и товаров, многократно возросли.
Распад единого государства привел к гибели единой степной мир-экономики. Если использовать это знаменитое понятие, введенное Фернаном Броделем, то можно считать, что произошла кластеризация этого глобального экономического пространства и становление сепаратных «мирков» меньшего размера, которые вынуждены были наладить собственную целокупную систему экономического самообеспечения. Кластер Крымского ханства оказался при этом втянут в качестве северной периферии в мир-экономику османского Черного моря и, шире, Османской империи и Восточного Средиземноморья в целом. Это включение в турецкую экономическую систему привело, наряду с сохранением традиционного кочевничьего хозяйственного уклада, к тем особенностям скотоводческо-добычнической экономики Крымского ханства, которую мы рассмотрели в одной из предыдущих глав. В геополитическом же плане крымский кластер османской политико-экономической мир-системы породил на степном пространстве Северного Причерноморья феномен Дикого поля.
С распадом Золотой Орды и возникновением Крымского ханства караванные пути и придорожные городки обезлюдели, а крымские татары, обеспечивая потребность Османской империи в рабах, необходимых прежде всего для состоявшего из галер крупного гребного флота и развлечений в гаремах, довершили и без того неизбежное исчезновение оседлого населения в степи. Нападая в походах за рабами на подданных Великого княжества Московского и Великого княжества Литовского (со временем Московского царства и Речи Посполитой), они провоцировали ответные акции возмездия. Все это не оставляло никаких шансов оседлому населению степи, на чьей бы стороне оно ни находилось и какую религию бы ни исповедовало. Ремесленники, торговцы, земледельцы и полуоседлые скотоводы степных населенных пунктов имели в сложившейся ситуации, по сути, только один выход – оседать по одну из сторон опасного степного пространства: либо в турецких и татарских городах Крымского полуострова, либо в землях Речи Посполитой.
