Э. Люттвак знал обо всем этом не понаслышке, поскольку посвятил изучению генеральной государственной стратегии Византийской империи более двадцати лет, издав в итоге в том же 2009 г. книгу «The Grand Strategy of the Byzantine Empire». Уже в следующем 2010 г. она была переведена на русский язык и издана под названием «Стратегия Византийской империи», что свидетельствует о важности как осуществленного Э. Люттваком исследования, так и поднятой им темы, которая интересна не только одним специалистам по истории Византии или, шире, Средиземноморья эпохи средних веков, но и простым читателям, интересующимся политическим положением в современном мире.
В византийской внешней политике парадоксальным образом сочетались две ярко выраженные и остро противоречащие друг другу тенденции: доктрина уникальности богоизбранной империи, которая в идеале должна охватить и упорядочить всю Ойкумену – «населенное» (по сути, цивилизованное) пространство, и глубокий реализм, основанный на понимании наличествующих в действительности у империи сил и средств, которых едва хватало на то, чтобы выжить в истощающей все ресурсы борьбе. Идея уникальности империи среди других государств проистекала из синтеза двух начал – римского государственного империализма и христианского ортодоксального универсализма, призванных объединить весь мир в целостное теократическое государство с императором – наместником Христа на земле. Византийцы справедливо считали свое государство непосредственным продолжением Римской империи, себя именовали римлянами (на греческий манер это, как мы уже упоминали, звучало как «ромеи»), столицу своего государства Константинополь называли Новым или Вторым Римом. При этом империи, по их мнению, по праву принадлежало центральное, главенствующее место во всем известном обитаемом мире – Ойкумене. «По самой природе империя – владычица других народов», – утверждала Анна Комнина.
Уже в начале IV в., у самых истоков Византийской империи, церковный историк и биограф императора Константина I Великого (306–337 гг.) Евсевий Кесарийский так писал об устройстве мира: «В древности мир был разделен сообразно странам и народам на множество государств, тираний, княжеств. Отсюда постоянные войны и связанные с ними опустошения и разбои. Причина разделения заключалась в различии между богами, которым поклонялись люди. Ныне, когда крест, орудие спасения и знамение победы, явился на земле и восстал против демонов, дело демонов, то есть ложных богов, исчезло, как дым; государства, княжества, тирании, республики отжили свое время. Единый Бог возвещен всем людям; единая империя существует, чтобы обнять и сдерживать всех людей – Римская империя. Так в одно и то же время, по произволению Неба, возросли два зерна, поднялись над землею и покрыли мир своею тенью – Римская империя и христианская вера. Они предназначены объединить вечным согласием весь человеческий род. Греки, варвары, народы, жившие на окраинах неизвестных берегов, уже услышали голос истины. На этом победы не остановятся. Истина распространит свою власть до границ земли, и её дело совершится быстро и легко. В мире будет один народ, и люди составят единую семью под скипетром общего отца». В то же самое время обычным стало следующее обращение к христианскому императору: «Государь земли и моря и людей всякого народа и рода».
Константинопольский патриарх Николай Мистик (912–925 гг.) писал: «Бог подчинил прочие скипетры мира наследию господина и властителя, то есть вселенского императора в Константинополе, и не допускает пренебрежения к его воле». Действительно, византийский владыка мыслился как владыка Вселенский, глава Ойкумены – всего известного мира, отец «семьи государей и народов». Политическая организация мира была, таким образом, частью предустановленного божественного миропорядка. И византийскому василевсу, по идеальному представлению самих византийцев, должны были подчиняться все народы известного обитаемого мира. Власть императора была, согласно таким представлениям, безгранична не только в плане право- и дееспособности правителя, но и сугубо географически, распространяясь на все крещеные народы. Все правители цивилизованного мира должны были подчиняться императору ромеев как единственному суверенному правителю на земле, власть которого была освящена православной церковью.
Принятие христианства из рук империи, да и просто принадлежность к христианизированной Ойкумене автоматически включали бывших «варваров» во вселенскую семью цивилизованных народов во главе с византийским василевсом. Семья при этом понималась буквально и вполне наглядно: во главе властной семейной иерархии стоял отец народов – император Византии, болгарский и армянский правители считались его сыновьями, а русский – племянником, и далее вплоть до внуков. Далекому же королю Англии приходилось и вовсе довольствоваться статусом друга. Значимость каждого из правителей известного византийцам мира в политике империи была четко обозначена этими степенями родства и жалуемыми императором титулами.
Вся система контактов с иноземцами была исполнена для византийцев глубокого политического символизма, показывавшего степень приближенности каждого из чужеземных правителей к императору или отдаленности от него. Об этом сообщали жалуемые титулы и символы власти – инсигнии, организация торжественного приема при дворе либо, наоборот, нарочитое игнорирование и символические унижения иностранных послов. Все это в комплексе составляло своеобразную византийскую политическую религию, призванную символически, а по мере возможности и реально, преобразовывать мир, согласно идеальным представлениям византийцев об Ойкумене.
После того как король франков Карл Великий был во время Рождественского богослужения 25 декабря 800 г. коронован в соборе Св. Петра Папой Римским Львом III как римский император, за ним неохотно и не сразу признали статус брата. При этом, однако, упорно отказывали ему и другим носителям императорского титула в Западной Европе называться «императорами римлян». Единственным в понимании византийцев законным римским императором считался византийский василевс – император ромеев. Сам Карл Великий, ревностно относившийся к приобретенному титулу и требовавший его неукоснительного воспроизведения, предпочитал, признавая за правителем Константинополя исключительное право называться «императором римлян», употреблять его в следующей формулировке: «Карл милостивейший возвышенный, коронованный Богом, великий властитель-миротворец, правитель Римской империи, милостью Божьей король франков и лангобардов». Он понимал, что титул римского императора и все, что было связано с его символической значимостью, по праву принадлежали византийцам, и никто из иностранных правителей не мог стать равным василевсу.
Показательны в этом отношении упреки, предъявленные василевсом Никифором ІІ Фокой (963–969 гг.) послу Оттона І Великого Лиутпранду Кремонскому: «Посланники короля твоего Оттона, которые были здесь прежде тебя в прошлый раз, обещали мне под присягой – и слова клятвы могут быть повторены – что он никогда и никоим образом не возбудит скандал с нашей империей. Ты худшим скандалом полагаешь то, что он называет себя императором или что он узурпировал власть в провинциях нашей империи? Обе эти вещи нетерпимы; и если обе непереносимы, то особенно невозможно вынести совершенно неслыханную вещь, что он называет себя императором».
