Славословия прасинам и венетам были прямым оскорблением Юстиниана, ведь это императору должны были представители факций возносить пожелания многих лет жизни и царствования. В сложившейся ситуации никого уже не интересовало, колесница какой партии победит в гонке – народ в едином порыве покидал ипподром, выплескиваясь на улицы столицы и устраивая беспорядки. Лозунгом-паролем восставшие избрали возглас «Ника!». Как утверждает Иоанн Малала, клич был принят для того, чтобы «солдаты или экскувиты не примешались к восставшим».
Вечером того же дня восставшие явились к резиденции эпарха города – преторию – и стали требовать убрать стражу от церкви Св. Лаврентия. Не дождавшись ответа, они перебили охранявших преторий солдат, освободили содержавшихся в его темнице заключенных, а сам преторий подожгли: «Тогда-то, – отметил Прокопий Кесарийский, – городские власти Византия кого-то из мятежников приговорили к смерти. Объединившись и договорившись друг с другом, члены обеих партий захватили тех, кого вели [на казнь], и тут же, ворвавшись в тюрьму, освободили всех заключенных там за мятеж или иное преступление. Лица же, находившиеся на службе у городских властей, были убиты…»
Всю ночь после этого народ громил и поджигал государственные учреждения и частные дома богатых чиновников. «Город был подожжен, словно он находился в руках неприятелей». Центральные кварталы были охвачены пожаром, в котором погибли многие великолепные здания, а Меса выгорела от императорского дворца до форума Константина. Иоанн Лид так описывает ужасающую картину сожженной столицы: «Город представлял собой груду чернеющих развалин, как на Липари или около Везувия; он был наполнен дымом и золою; всюду распространившийся запах гари делал его необитаемым, и весь вид его внушал зрителю ужас, смешанный с жалостью».
На утро следующего дня, 14 января, император попытался организовать проведение ристаний, видимо, для того, чтобы отвлечь бунтующий народ зрелищами. Это, однако, не удалось, поскольку разгневанные димоты, в момент когда было вывешено знамя, сообщавшее о начале игр, подожгли часть ипподрома и не пожелали занимать трибуны. Они собрались на Августионе, митингуя в опасной близости от Большого императорского дворца. В такой ситуации открытого игнорирования воли императора и, более того, угрозы безопасности дворцу Юстиниан вынужден был наконец-то попытаться выяснить, чем вызваны волнения. С этой целью он отправил к бунтарям сенаторов Мунда, Константина и Василида. В ответ на их вопрос, чем вызвано выступление народа, из толпы прозвучали требования отставки наиболее одиозных представителей правительства – префекта претория Востока Иоанна Каппадокийца, эпарха города Евдемона и квестора Трибониана. «До тех пор, пока народ был занят спорами партий, не было и речи о преступлениях этих мужей против государства. Но теперь, когда народ соединился и поднял мятеж, во всем городе стали слышны проклятия против них», – писал об этом Прокопий Кесарийский. При этом партийная принадлежность чиновников уже не играла никакой роли, и восставшим было совершенно неважно, что Трибониан и Евдемон были венетами, а Иоанн Каппадокиец – прасином.
Требования мятежников были незамедлительно выполнены, Иоанна Кападокийского заменили патрикием Фокой, Трибониана – патрикием Василидом, а Евдемона – сенатором Трифоном. Однако этого восставшим прасиновенетам было уже недостаточно, и они потребовали свержения самого Юстиниана. Взамен они хотели короновать Ипатия, патрона венетов и племянника императора Анастасия. Однако тот вместе с братом Помпеем находился во дворце вместе с укрепившимся там Юстинианом.
Император попытался подавить восстание силой. Против мятежников был брошен трехтысячный отряд варваров готов и герулов под командованием полководца Велисария. Остановить бойню попытались священники, которые со священными книгами и иконами хотели встать между сражавшимися и удержать их от кровопролития. Это, впрочем, не удалось, поскольку варвары абсолютно проигнорировали вынесенные святыни и продолжили рубить и восставших, и священников, и сами реликвии. Димоты, возмущенные столь кощунственным отношением к святыням, бросились в бой с невиданным ожесточением, в завязавшейся битве приняли участие даже женщины и дети, которые из окон и крыш домов бросали в солдат камни, черепицу, посуду и все, что попадало под руку. Варвары были опрокинуты и под градом камней были вынуждены отступить во дворец.
15 января, в четверг, восставшие определились с новой кандидатурой нового императора – им они хотели видеть патрикия Прова, племянника императора Анастасия І. С криками: «Прова – василевсом ромеев!» димоты двинулись к его дому, находившемуся неподалеку от гавани Юлиана, и потребовали оружие. Пров, однако, отнюдь не стремился становиться узурпатором и скрылся. Не получив ни царя, ни оружия, возмущенная толпа сожгла дом патрикия. «И бросил [народ] огонь в дом Прова, и обрушился дом», – сообщает нам об этом хронист Феофан.
16-го и 17 января восстание продолжилось. Опустошительный пожар распространялся по направлению на север, и в этот день сгорели «бани Александра, странноприимный дом Евбула, церковь Св. Ирины, странноприимный дом Сампсона». Некоторые здания поджигали мятежники, некоторые загорались случайно, другие же преднамеренно жгли верные императору войска. Так, восьмиугольное здание Октагона, в котором размещалась высшая школа Константинополя, было подожжено солдатами, когда его заняли восставшие, а церковь Св. Софии, по сообщению Псевдо-Захарии, «была подожжена сторонниками царя, чтобы собравшийся народ, услышав о несчастии, раскаялся».
Вплоть до воскресенья 18 января у мятежников не было кандидатуры на императорский престол. Неожиданным образом обрести ее им помог сам Юстиниан, который накануне вечером, опасаясь, по-видимому, измены со стороны аристократов, приказал Ипатию и Помпею покинуть дворец, сказав: «Идите, и пусть каждый сторожит свой дом!» Несмотря на возражения и просьбы племянников Анастасия остаться (так как они боялись, что народ «принудит их к царствованию»), Юстиниан был непреклонен в своем решении. И действительно, стоило Ипатию оказаться за пределами дворца, как весть об этом разнеслась по городу и над ним нависла угроза нежеланной коронации.
Утром 18 января Юстиниан предпринял попытку усмирить восставших, лично представ перед ними на ипподроме с Евангелием в руках. Об этом быстро узнали горожане, и, по словам «Пасхальной хроники», на ристалище «пришел весь народ, и наполнился ипподром чернью». Юстиниан обратился к собравшимся, пообещав им полную амнистию: «Клянусть святым могуществом, я признаю перед вами свою ошибку, только успокойтесь. Все произошло не по вашей, а по моей вине. Мои грехи не допустили, чтобы я сделал для вас то, о чем просили меня на ипподроме». Когда-то, как мы помним, подобное выступление спасло царствование Анастасия, однако теперь наряду с одинокими восклицаниями одобрения царя из толпы гораздо громче звучали непочтительные выкрики: «Ты лжешь, осел! Ты даешь ложную клятву!» Собравшийся на будущей турецкой лошадиной площади Ат Майданы константинопольский Майдан VI в. был непреклонен в своих требованиях.
Ничего не добившись, Юстиниан вынужден был под градом камней бежать во дворец, а собравшийся народ отправился к дому Ипатия. Невзирая на нежелание племянника Анастасия становиться узурпатором из-за опасения расправы в случае неудачи и протесты его жены Марии, восставшие отвели его на форум Константина, где на ступенях у Константиновой колонны короновали – подняли на щит и возложили на голову вместо царского венца золотую цепь из захваченного дворца Плакиллианы. Вслед за этим Ипатия облачили в пурпурную мантию и прочие императорские регалии и подняли в кафисму ипподрома, где славили нового василевса.
