Примкнувшие к восставшим сенаторы и другие представители знати медлили и склоняли прасиновенетов к выжидательной позиции, отговаривая их от немедленного штурма дворца с укрывшимся там Юстинианом. Особенно яркую речь произнес перед народом сенатор Ориген: «Римляне, настоящее положение дел не может разрешиться иначе, как войною. Война и царская власть, по всеобщему разумению, являются самыми важными из человеческих дел. Великие же дела решаются не в короткий срок, но лишь по здравому размышлению и в результате долгих физических усилий, требующих от человека немало времени. Если мы пойдем сейчас на противника, то все у нас повиснет на волоске, мы все подвергнем риску и за все то, что произойдет, мы будем либо благодарить судьбу, либо сетовать на нее. Ведь дела, которые совершаются в спешке, во многом зависят от могущества судьбы. Если же мы будем устраивать наши дела не торопясь, то даже и не желая того, мы сможем захватить Юстиниана во дворце, а он будет рад, если кто-нибудь позволит ему бежать. Презираемая власть обычно рушится, поскольку силы покидают ее с каждым днем. У нас есть и другие дворцы, Плакиллианы и Еленианы, откуда этому василевсу можно будет вести войну и устраивать другие дела наилучшим образом».
Однако знатные лица не могли обуздать стихию народного волнения, заставлявшего их совершать необдуманные и грозившие неблагоприятными последствиями действия. Под давлением толпы идею штурма дворца поддержал Ипатий, и около двух сотен хорошо вооруженных стасиотов из факции зеленых, сидевших, как мы помним, в районе левого сектора трибун ипподрома от кафисмы, были готовы к немедленному штурму дворца. По словам Иоанна Лида, настал момент, когда «сама империя, казалось, находилась на краю гибели».
Тем временем в самом дворце Юстиниан держал с ближайшими сторонниками совет о дальнейших действиях. Большинство из частей придворной гвардии были ненадежны, предпочитая выждать, на чьей стороне будет победа, чтобы перейти на сторону победителя. Они открыто игнорировали приказы верных императору военачальников, и лишь дружина под командованием Велисария и отряд варваров под предводительством Мунда оставались верны василевсу. В такой ситуации Юстиниан все больше склонялся к бегству. В гавани для этого уже были приготовлены корабли, на которые погрузили государственную казну и сокровища резиденции василевса – Большого императорского дворца. В эти роковые для императора минуты на подмостки истории вышла его жена Феодора. С присущим бывшей актрисе сценическим талантом она произнесла речь, в которой страстно отговаривала мужа от бегства. «Сейчас, я думаю, – сказала она, – не время рассуждать, пристойно ли женщине проявить смелость перед мужчинами и выступить перед оробевшими с юношеской отвагой. Тем, у кого дела находятся в величайшей опасности, ничего не остается другого, как только устроить их лучшим образом. По-моему, бегство, даже если когда-либо и приносило спасение и, возможно, принесет его сейчас, недостойно. Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой! Если ты желаешь спасти себя бегством, государь, это нетрудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – лучший саван».
После таких слов царственной супруги Юстиниан собрал остатки мужества и решил продолжить борьбу с мятежниками. С целью внести раскол в их ряды, он отправил к ним хитроумного евнуха Нарсеса, который подкупил руководителей факции синих и склонил их к выжидательной позиции. По словам Иоанна Зонары, «люди царя раздавали много денег и откололи венетов». Решительный штурм императорской резиденции, который, несомненно, принес бы восставшим победу и окончился низложением Юстиниана, не состоялся, время было бесповоротно потеряно, среди единых еще несколько часов назад в своем антиправительственном порыве прасиновенетов начались раздоры. По свидетельству «Пасхальной хроники», даже находившийся в царской кафисме Ипатий пытался передать через одного из лично преданных ему людей, Ефрема, Юстиниану следующие слова: «Вот я собрал на ипподроме всех твоих врагов, делай с ними все, что тебе угодно».
В этот момент Юстиниан нанес решительный удар по собравшимся в цирке прасиновенетам. Два отряда, под руководством соответственно Велисария и Мунда, с двух сторон ворвались на арену. Осыпав собравшихся ливнем стрел, воины обнажили мечи и начали убивать без разбору всех оказавшихся в ловушке ипподрома горожан, «уже восставших друг против друга. <…> Толпа падала, как скошенная трава».
К вечеру этого страшного дня песок арены был скользким от пролитой на него крови десятков тысяч убитых. Среди них были и представители факций ипподрома, и простые горожане, примкнувшие к восстанию, и увлеченные беспощадной, но красочной стихией бунта чужеземцы, и жители провинции. По свидетельству Псевдо-Захарии, в народном выступлении против ненавистной власти участвовали не только жители Константинополя: «В столице были люди изо всех мест и в немалом числе. Они жаловались на него (Иоанна Каппадокийского), склонялись к какой-либо из партий и помогали ей. Поэтому и раздались возгласы против него и императора, партии объединились и пришли к согласию». Видимо, вполне справедливым можно признать мнение ряда современных исследователей о том, что взбунтовавшиеся против власти на ипподроме в январе 532 г. люди представляли всю империю в целом.
По разным свидетельствам, число погибших составило от 30, как утверждал Прокопий Кесарийский, до 50 тысяч человек, как считал Иоанн Лид. В любом случае это было чуть ли не все активное мужское население города, ведь на ипподроме собрались преимущественно молодые и зрелые мужчины. Кровавая резня на ипподроме на долгие годы запечатлелась в сознании византийцев. Если учесть количество погибших и охвативший население столицы ужас, совсем не удивительно, что на улицах города, по словам автора «Пасхальной хроники», многие годы «не видно было ни одного димота».
Правительство приняло все меры для того, чтобы жестоко наказать виновных и предотвратить саму возможность подобных выступлений в будущем. Репрессии прокатились также и по всем городам государства, и, по словам современника, «если подсчитать тех, которые погибли во время восстания в столице и в каждом городе, то полагаю, что произошло избиение людей не меньшее, чем на войне». О многом говорит тот факт, что конные ристания на ипподроме, излюбленное зрелище горожан, проводившиеся обычно не менее десяти раз в год, после восстания «Ника!» не возобновлялись в течение пяти долгих лет – вплоть до 537 г. А о партиях цирка в источниках нет упоминаний вплоть до 547 года.
Юстиниан жестоко расправился и с замешанными в мятеже представителями знати. Ипатия и его брата Помпея казнили, хотя неудачливый узурпатор пытался доказать свою невиновность, утверждая, что специально заманил народ на ипподром для того, чтобы предать восставших законному василевсу. На эти слова Ипатия Юстиниан, по свидетельству хрониста, ответил: «Хорошо, но так как вы пользовались таким авторитетом у этих людей, то вы должны были применить его прежде, чем они сожгли мой город». Впрочем, по отношению к знати наказания не были излишне жестокими: 18 патрикиев и иллюстриев, привлеченных к разбирательствам в связи с восстанием, отделались лишь конфискацией имущества и изгнанием. Более того, даже эти изгнанники смогли некоторое время спустя вернуться в столицу и получить назад ту часть своего имущества, которую император не успел раздать приближенным. Имущество вернули даже детям казненных Ипатия и Помпея, да и сами они были казнены, по свидетельствам источников, лишь по настоянию Феодоры и по династическим соображениям – как племянники Анастасия. Юстиниан хорошо знал их подлинную роль в восстании и понимал, что они были не зачинщиками, организаторами и руководителями выступления, а, напротив, их вынудили следовать желаниям восставших, контролировать и направлять которых те не имели ни малейшей возможности.
