Император воспринимался народом прежде всего как мудрый судья, и от него ожидали справедливого решения по любому сложному вопросу, к нему старались обратиться в случае невозможности найти справедливость в иных, более низких судебных инстанциях. Даже те государи, которые, по свидетельствам современников, не особо любили вершить суд, старались прослыть в народе «любителями правосудия». Так, согласно свидетельству хроники «Продолжателя Феофана» Лев V Армянин (813–820 гг.) однажды сурово наказал градоначальника Константинополя за то, что тот отказался рассудить случай прелюбодеяния, и сделал это именно для того, чтобы понравиться горожанам.
Последователь Льва V на императорском престоле Михаил ІІ Травл (820–829 гг.), узнав о том, что турмарх Сицилии Евфимий похитил из монастыря монахиню и «ради утоления страсти как бы взял ее в жены», приказал стратигу, «если обвинение подтвердится, отрубить преступному Евфимию нос по всей строгости закона».
Следующий василевс Феофил (829–842 гг.) и вовсе остался в византийской традиции в качестве символа правосудия и справедливости, причем начал с того, что приказал казнить убийц Льва V, благодаря которым его отец Михаил ІІ взошел на трон. И в дальнейшем он неизменно стремился самолично вершить суд, не отказывая в рассмотрении жалоб даже самым бедным подданным. Хронист свидетельствовал: «Приверженный к делам правосудия и не меньше к вере и почитанию Божией Матери, он еженедельно по центральной улице и площади в сопровождении свиты отправлялся верхом в Божий Влахернский храм. При этом он бывал доступен для всех, в особенности же для людей обиженных, чтобы могли они выплакать ему свои обиды и никакие злокозненные люди в страхе перед наказанием не преградили им доступ к царю».
Даже мягкие и, на первый взгляд, слабовольные государи карали, невзирая на личности. Так, Лев VI Философ (886–912 гг.), будучи двадцатилетним молодым человеком и едва вступив на престол, низложил и отправил в ссылку патриарха Фотия, а вслед за ним и многих его родственников и приближенных, обвинив их в антиправительственной деятельности. Что уже говорить о суровом Василии ІІ Болгаробойце (976—1025 гг.), который решительно расправился с вельможей Василием Нофом и богатым малоазийским родом Малеинов.
Впрочем, была и обратная сторона медали: василевс мог богато наградить и несказанно возвысить неизвестного никому человека самого низкого происхождения, приблизив его к себе, присвоив самые высокие звания, титулы и назначив на важнейшие должности в государстве. К примеру, по свидетельству все того же «Продолжателя Феофана», любитель скачек на ипподроме Михаил ІІІ, лично выступавший в роли возницы в синей униформе, нередко «усыновлял Божественным крещением детей своих товарищей, тех, кто выступал с ним на игрищах, и каждому дарил по пятьдесят, сорок, самое меньшее тридцать литр золота, чем и опустошил царскую казну».
Этот же василевс однажды в сентябре 867 г., основательно опьянев во время пиршества, решил возвысить некоего Василикина, гребца царского дромона, «ничтожного и отвратительного скопца и забулдыгу родом из Никомидии», которого облачил в «прославленную царскую багряницу, завидный и дивный венец, златотканый плащ, пурпурные, все в драгоценных камнях сапожки и другие принадлежности царской власти, вывел его к синклиту, держа за руку и поддерживая… и произнес такие слова:
Смотрите все, восхищайтесь,
Не ему ли царем быть пристало?
И вид, достойный владыки,
И венец для него будто создан:
Все говорит в нем о власти,
И не лучше ли мне его сделать царем
Вместо Василия?»
Все, кто при этом присутствовал, повествует далее «Продолжатель Феофана», «остолбенели, пораженные затмением ума и безрассудством царя», однако вряд ли кто осмелился прямо перечить основательно опьяневшему правителю, который, говаривали, отдавал приказы казнить своих приближенных, а потом, придя в себя и раскаявшись, казнил тех, кто выполнял эти его приказы. По крайней мере, Лиутпранд Кремонский упоминал, что Михаил ІІІ «во время своей болезни <…> даже друзей своих велел приговорить к смерти. Придя же в себя, он распорядился таким образом, чтобы, если тех, кого он приказал казнить, уже нельзя вернуть, казни подвергнуть исполнителей приговора».
Шутовское и полубезумное провозглашение Василикина соправителем-преемником, при всей своей абсурдности, было воспринято подданными вполне серьезно – ведь производил его самолично правящий самодержец. Не удивительно, что вскоре, 23 сентября 867 г. не на шутку встревоженный первый соправитель Василий организовал заговор и Михаил ІІІ был убит в собственной опочивальне, а императором стал основатель знаменитой Македонской династии (867—1056 гг.) Василий І Македонянин (867–886 гг.).
То, как самодержавная воля василевса могла поднять из безвестности к высшим титулам и должностям любого приглянувшегося ему подданного, прекрасно и с глубоким символическим пониманием византийского иерархичного мировоззрения показано в поэме Георгия Шенгели «Повар базилевса (Византийская повесть)»:
Базилевс кивнул благосклонно;
Все свершилось так, как подобает,
Ибо в государстве православном
Император и народ едины.
Дальше все пошло по порядку:
Нарекли Вардана кандидатом,
И в разрядные книги записали,
И печатью скрепили запись;
Потом нарекли его спафаром
И опять записали в книги;
Дальше протоспафаром стал он,
А через минуту – ассикритом;
После был он сделан ипотом,
Далее патрикием сделан,
Себастом и протосебастом,
Наконец – пангиперсебастом,
И совсем наконец был он назван
Кесарем империи Ромэйской —
Всего только на две ступени
Ниже базилевса ромэев.
Принесли тут слуги Августы
Мягкие сафьянные сапожки
Травяного нежного цвета.
Тут Вардан появился в зале,
Распростерся перед базилевсом,
Преклонился перед Августой
И надел кесарскую обувь.
Подошел к нему сияющий консул,
Лобызал ему почтительно руку,
Подошли и другие вельможи
И тоже руку облобызали,
И чиновники пониже рангом
Приложились губами к сапожкам.
Как видим, по мановению руки василевса восхождение Вардана по крутой иерархической лестнице к самым вершинам власти произошло в мгновение ока. Обычно карьерный рост и восхождение по иерархической лестнице титулов в византийском обществе были постепенными, хотя, и в высокой степени мобильными (причем, в обе стороны – и вверх, и вниз).
Выступая наместником Бога на земле, император был не только верховным судьей, руководителем и законодателем, он был воплощенным законом. Уже в III в. утвердился принцип римского права: «То, что угодно императору, имеет силу закона». Когда император изволил говорить – его устами говорил закон, произнося повеление – он творил закон. И записанному императорскому слову, объявленному и ставшему законом, никто не дерзал прекословить.
Византийский юрист XIII в. Димитрий Хоматиан в постановлении суда охридской архиепископии 1236 г. отмечал: «Император явно находится выше законов, трактующих вопросы власти. Ибо он сам – во главе власти и обладает правом говорить и действовать от лица этой власти. И поэтому законы отдали его авторитету правовую норму, гласящую, что “император не подвластен законам”».
