Другой отряд смог частично разрушить на одном из участков крепостную стену и устремиться в образовавшийся пролом. Ворвавшиеся к вечеру в Константинополь крестоносцы разбили изнутри трое городских ворот, и с этого момента участь города была предрешена – основные силы захватчиков ворвались в византийскую столицу. В это время гвардия Алексея V бездействовала, требуя от императора денег. Мурцуфл, видя поражение и не желая, по словам Никиты Хониата, «попасть в виде лакомого блюда или десерта в зубы латинян», под покровом ночи бежал из Константинополя.
Ночь прошла для византийцев в тягостном ожидании продолжения боевых действий и поисках средств и способов личного спасения. Знать решила отдать корону то ли Константину, то ли Феодору Ласкарисам, на трон претендовал и родственник Алексея V Феодор Дука. Время уходило на бессмысленные препирательства, и никто в это время не занимался организацией дальнейшей обороны столицы.
В сложившейся ситуации проявилась одна из наиболее негативных черт византийского общества – атрофировавшаяся к этому времени способность к самоорганизации. Создав мощнейшую государственную машину, византийцы полностью препоручили ей заботу обо всем, что не касалось их сугубо личных, частных интересов. Когда же вертикаль власти оказалась в глубоком кризисе, ромеи продемонстрировали абсолютную неспособность к каким-либо совместным осмысленным и организованным действиям. Спасение Родины должно было осуществить государство, рядовые же византийцы-обыватели не выказывали ни малейшего желания сражаться за что-либо более абстрактное, чем собственная шкура, свой дом или жизнь близких. Даже когда Константин Ласкарис обратился к горожанам с призывом взять в руки оружие для сопротивления захватчикам, то натолкнулся на глухую стену молчаливого угрюмого равнодушия со стороны константинопольцев.
Так византийское общество, некогда остановившее в VII–VIII вв. натиск громадных мусульманских арабских полчищ благодаря тому, что считало войну оборонительной, священной и народной, оказалось к началу ХІІІ в. неспособным противостоять жалкой горстке крестоносных захватчиков. Видимо, важную роль в этом сыграло то, что завоеватели тоже были христианами, пусть и католического обряда, и вера в то, что они не будут уничтожать крупнейший христианский город и его жителей. Война воспринималась современниками как некая разновидность военного переворота в борьбе узурпаторов за власть, пусть и с участием иноземных воинов. Империи и им самим, как надеялись ромеи, это противостояние ничем смертельным не грозило. Пусть произойдет еще одна смена императора на троне, пусть наконец на нем закрепится сильнейший – и жизнь пойдет своим привычным чередом. Не удивительно, что часть византийской знати и купечества активно сотрудничала с крестоносцами, которые были в их глазах не столько иностранными захватчиками, сколько некоей вспомогательной силой в борьбе за императорский престол.
Ворвавшиеся же в Константинополь крестоносцы тем временем усиленно готовились к генеральному сражению за город. Они окопались внутри городской черты, вблизи стен, и не решались продвигаться далее к центру, опасаясь контратаки со стороны византийцев. Всю ночь захватчики проверяли, ремонтировали и готовили оружие и согласовывали план действий, предполагая, что с рассветом им придется участвовать в сражении, равного которому еще не было в истории крестоносного движения. Каково же было их изумление, когда они увидели, что драться им абсолютно не с кем, поскольку ромеи вовсе не собираются подниматься на защиту своей столицы. «Неприятель сверх всякого ожидания увидел, что никто не выступает против него с оружием в руках и никто не сопротивляется: напротив, все остается открытым настежь, переулки и перекрестки не защищены, нигде ни малейшей опасности и полная свобода неприятелю», – писал об этом Никита Хониат.
Так весьма незначительное по количеству войско, едва ли, после понесенных ранее потерь, существенно превышавшее пятнадцать тысяч человек, стало полновластным хозяином крупнейшего и богатейшего города всего тогдашнего, по крайней мере, христианского мира. Жоффруа де Виллардуэн, обращаясь к будущим читателям своих мемуаров, писал: «И знайте, что не было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить».
Крестоносцы не преминули тут же воспользоваться успехом и принялись грабить Константинополь. Одна из латинских хроник, описывавших поток и разграбление, которым подвергся город, так и называется – «Константинопольское опустошение». Дворцы, храмы, купеческие склады, дома зажиточных и не очень константинопольцев – ничто не миновала участь быть разграбленным, разоренным, разрушенным и сожженным. Грабеж продолжался три дня, и в нем погибло невооброзимое количество произведений искусства и рукописных книг, способных заинтересовать безграмотных крестоносцев лишь своими драгоценными окладами, которые беспощадно сдирались, рубились на куски, переплавлялись. Сокровища же человеческой мысли втаптывались при этом в грязь или гибли во всепожирающем огне.
Трогательный плач по разграбленному Константинополю оставил в своем историческом сочинении очевидец событий Никита Хониат, начав его обращением к византийской столице: «О город, город, око всех городов, предмет рассказов во всем мире, зрелище превыше мира, кормилец церквей, вождь веры, путеводитель православия, попечитель просвещения, всякого блага вместилище! И ты испил чашу гнева от руки Господней, и ты сделался жертвой огня, еще более лютого, чем огонь, ниспавший древле на пять городов!»
Особенно впечатляет описанная историком сцена разграбления Св. Софии, во время которого западные варвары ввели внутрь храма выючных животных, чтобы нагрузить их драгоценностями, а те, напуганные диковинным для них видом помещения и толпой, пачкали пол святыни испражнениями: «О разграблении храма нельзя и слушать равнодушно. Святые налои (имеются в виду высокие столики для чтения стоя), затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводившей в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами. Когда им было нужно вынести из храма священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которым были обложены кафедры, амвоны и врата, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами; животные, пугаясь блестящего пола, не хотели войти, но они били их и таким образом оскверняли их калом и кровью священный пол храма».
Русский очевидец погрома столицы Византии, автор «Повести о взятии Царьграда фрягами», писал: «Церкви в граде и вне града пограбиша все, им же не можем числа, ни красоты их сказати». Грабители не оставили в покое даже прах византийских императоров. Ворвавшись в усыпальницы василевсов, рыцари вскрывали саркофаги: внимание привлекали лишь драгоценности, серебро и золото.
Помимо церковных святынь, крестоносные грабители нанесли непоправимый урон античному искусству, уничтожив десятки знаменитых статуй, украшавших дворцы, улицы, площади и ипподром Константинополя. Как и в золотых и серебряных украшениях, рыцари ценили в искусных древних скульптурах лишь металл, из которого они были изготовлены. Вследствие этого были разрублены на части и переплавлены бронзовые статуи: Геры Самосатской, стоявшая на одной из площадей города; изображение сидящего в накинутой на плечи шкуре немейского льва Геракла работы знаменитого Лисиппа, украшавшее спи´ну ипподрома; колоссальная по своим размерам статуя Беллерофонта, изображенного восседавшим верхом на крылатом коне Пегасе. Последняя статуя была столь громадна, что, по словам Робера де Клари, «на крупе коня свили себе гнезда десять цапель: каждый год птицы возвращались в свои гнезда и откладывали яйца».
