После революций 1917 г., гражданской войны и прихода к власти большевиков Византия оказалась изъятой из общественного сознания. После смерти Ф. И. Успенского, с конца 1920-х гг. византиноведение как наука оказалось надолго и прочно забытым, и лишь события Великой Отечественной войны и изменение (империализация) идеологического климата вернули к бытию и изучение истории Византии, и самое Византию, точнее, одну из разновидностей мифов о ней.
В советское время сама Византия, по словам известного российского византиниста Сергея Аркадьевича Иванова, «никакой специальной роли в идеологии не играла, но активно использовалась в общественном пространстве для эзопова языка – политических намеков. Когда люди писали про Византию, они намекали, что речь идет про СССР. Главный фокус интеллигентского внимания, особенно в брежневские годы, был на якобы тоталитарном характере византийского государства».
Почитание, прославление Византии, абсолютное некритичное к ней отношение возродилось в современной России после распада СССР. Как можно видеть, идет оно от двух истоков – религиозного преклонения перед Ромейской империей как «крестительницей Руси» – с одной стороны, и политического избрания империи ромеев в качестве символического образца для подражания в построении современного российского государства – с другой. Приверженцы этих подходов видят в Византийской империи отнюдь не реальный исторический феномен, но идеализированный и во многом придуманный ими самими (или заимствованный из подобных мифических измышлений предшественников) образ Византии.
А что же западный взгляд на Византию? Неужели он до сегодняшнего дня остался все таким же отрицательным, каким его создали философы-просветители и Э. Гиббон в XVIII в.? Является ли показательной приведенная выше точка зрения А. Тойнби? Отнюдь нет. Уже с середины ХІХ в., а в особенности XX – начала XXІ в. взгляд на Византию существенно изменился. Постепенно сложилось понимание Европейской (Западной) природы Византии, ее органичного единства с западной цивилизацией. О многом говорит уже само название появившейся в 2009 г. книги Ларса Браунворта «Забытая Византия, которая спасла Запад», в которой автор утверждал: «Западная цивилизация находится в неизмеримом долгу перед городом на Босфоре».
Выдающийся польский иконописец и религиозный мыслитель Ежи Новосельский так характеризовал отношение Византии к Западу: «Византию нельзя отделить от Запада. Поскольку Византия, по крайней мере, в сфере средиземноморской культуры, от античности вплоть до времен падения Константинополя составляла, по сути, интегральное единство с Западом. … христианский Восток и Запад – это было единство, как культурное, так и организационное, политическое и религиозное, и всякое другое. …Византия – это единство с Западом, которое противопоставляется Ориенту… Одним словом, Византия – это Запад».
Еще лучше, хотя и с некоторыми важными отличиями, сказал об этом известный французский византинист Жильбер Дагрон в блестящем эссе «Размышления византиниста о Востоке Европы»: «Хотя вопрос о том, можно ли считать Византию частью Европы, периодически обсуждается, было бы, пожалуй, странно всерьез полемизировать об этом. Впрочем, не менее глупо отрицать за ней известную «европейскость»… На протяжении десяти с лишним столетий – от основания Константинополя в 330 г. до его завоевания Мехмедом ІІ в 1453 г. – Византия, располагавшаяся в равной степени в Европе и в Азии, блистательно игнорировала фатальную разницу между двумя континентами, создав на этой основе уникальную политическую систему и культуру. Ее столица, выросшая на «правильной» стороне Босфора, была одновременно «Новым Римом» и «Новым Иерусалимом». Именно здесь велась тончайшая игра на противостоянии и взаимодополнительности Востока и Запада, Европы и Азии. «Экуменизм» Византийской империи вытекал не из претензий на мировое господство, но из желания размышлять о мире в его всеохватной целостности. Короче говоря, Византия была носительницей идеи, о которой в наши дни не помешало бы помнить: невозможно представить великое будущее Европы, отрывая ее от Востока. <…> Осознание этого могло бы уберечь Европу от главной опасности: стать просто Западом».
Как видим, в том или ином обличье, «призрак «убиенной Византии» не прекращает свои стенания вот уже пять с половиной столетий, являясь вновь и вновь…» (С. Б. Сорочан). Призрак бродит по Европе, призрак… Византии. «A ghost haunting Europe» – такими словами назвала Сильвия Ронче эпилог к своему пленарному докладу на 22-м Международном конгрессе византийских исследований (София, Болгария, 22–27 августа 2011 г.). При этом английское «haunting» – это еще и «преследующий», «навязчивый», «западающий в память»… Навязчиво и неизбывно запавший в память призрак Византии бродит по Европе, преследует ее и охотится на нее. И увидеть его можно в совершенно неожиданных проявлениях – в стихах У. Б. Йейтса и К. Кавафиса, О. Мандельштама и Ю. Ивасика, геополитических идеологических построениях современных политтехнологов и компьютерной игре-стратегии «Византия» из серии «Европа III», мысленном эксперименте «Задача византийских генералов», новом «вампирском» художественном фильме «Византия» режиссера Нила Джордана, «византийских» коллекциях модной одежды Chanel Métiers D’Art Pre-Fall 2011 Карла Лагерфельда и Dolce & Gabbana осень – зима 2013–2014 Доменико Дольче и Стефано Габбана… Византия продолжает оставаться образцом для подражания или пугалом для поношения, но в любом случае о ней помнят, плодя все новые мифы об этой несомненно выдающейся средневековой цивилизации.
Плавание к окутанным маревом призрачных грез берегам этого мифа о Византии с целью составить точные лоции и безопасные маршруты между Сциллой бездумного почитания и прославления и Харибдой гиперкритичной хулы и поношения – это, вне всякого сомнения, достойная задача для современного исследователя. Как отмечал Игорь Шевченко в совершенном по форме и содержанию эссе «Восприятие Византии»: «…перцепция прошлого в представлениях современных византинистов, как и любых других ученых-историков, обусловлена их перцепцией настоящего. Этого обстоятельства обусловленности не избежать, и долг и ответственность профессионального – и начинающего – ученого понять это, примириться с этим, использовать по мере своих сил и избежать его ловушек. Это – тяжелая обязанность, ибо образ Византии, который каждый из нас увидит перед собой, в конечном счете, будет зависеть от усилий профессиональных византинистов».
Посвященное образам Византии в творчестве трех выдающихся поэтов XX в. – Уильяма Батлера Йейтса, Константина Кавафиса и Иосифа Бродского – это эссе, в целом, рассказывает о восприятии Византии в современной культуре вообще. И. Шевченко подытоживает: «Йейтс видел Византию извне, Кавафис – изнутри, а Бродский почти совсем ее не видел». Следует признать, что подобным образом и тот, кто необдуманно восхваляет, и тот, кто предвзято критикует Византию и все византийское, в подавляющем большинстве случаев «почти совсем» не видят ее, точнее – видят не ее, а один из вариантов удобного для их системы взглядов мифа о ней.
Видимо, чтобы понять Византию, мало совершить плавание «в край священный Византии», нужно еще и суметь покинуть его, чтобы, уже познав изнутри, взглянуть еще и со стороны.
Не была ли именно Византия тем «золотым сечением» соотношения Запада и Востока, Европы и Азии, которое способно дать нам по меньшей мере символический пример примирения и взаимодействия несовместимых, на первых взгляд, начал? Не об этом ли писал Ж. Дагрон, отмечая, что «Византия, располагавшаяся в равной степени в Европе и в Азии, блистательно игнорировала фатальную разницу между двумя континентами, создав на этой основе уникальную политическую систему и культуру»? И не здесь ли были «матерние органы Европы»?
