– Одним проходить надо, а другие не дают. Сидят!
Я сердито подумал:
«Работаешь забесплатно, а в тебя ещё поварешками тычут! Где справедливость?»
Сергей положил руку мне на плечо. В этот момент он должен был сказать слова утешения и убедить в том, что справедливость в мире всё-таки есть.
Но сказал он другое:
– Чайку бы выпить. М-м?
11 клетка
Потирая спину, я пошёл за Сергеем.
Комната, где работники пили чай, называлась столовой. Но единственным, что в ней соответствовало названию, был стол, похожий на хромую лошадь Пржевальского.
Словно попона, его покрывала клеёнка с потёртыми ромашками. На ней, как на лугу, стояли чайник и чашки.
Левым торцом стол так давил на стену, что она немного выгнулась в сторону улицы. Удивительно, что в этой выгнутой стене находилось совершенно плоское окно, которое до сих пор не выпало. Вероятно, его удерживала на месте обширнейшая многослойная паутина. Дневной свет проникал в комнату с трудом.
Конечно, следовало уже давно смести паутину, но коллектив отдела пошёл другим путём. Борясь с потёмками, работники никогда не выключали свет.
На этом окне всегда было много мух. Причём они не сидели, как у них принято, а лежали, устраивая огромные мушиные лежбища. Они лениво похлопывали себя по жирным брюхам и иногда переворачивались, подставляя солнцу другой бок. От загара зелёные мухи быстро становились чёрными.
Без сомнений, главным украшением комнаты был резной шкаф. Его создали ещё до времён массового производства шкафов, и потому он имел своё лицо.
Когда в шкаф что-то ставили, он по-стариковски кряхтел и вроде бы даже покашливал. Вероятно, на него действовал сырой воздух помещения. Пару раз старик даже падал, потому что у него не хватало одной ноги и её заменили протезом из кирпича, который время от времени выезжал из-под шкафа сам собою. Тогда шкаф неловко хлопал дверцами, пытаясь схватиться за стену, и с глухим стоном валился на бок. Разноцветные осколки чашек и пиал разлетались по полу яркой восточной мозаикой.
Старика жалели, приводили в чувство при помощи молотка и снова ставили на кирпич.
Было в столовой и другое украшение. Напротив шкафа из стены выпирала металлическая печка, похожая на строгую дорическую колонну. В её основании имелась дверца, изначально предназначенная для угля. Но, открыв её, вы бы увидели синий цветок газа на стебле тонкой чёрной трубки.
Однако больше всего меня удивила садовая скамейка, заменявшая стулья. Когда на скамейке места не было, служители садились на покрытую телогрейками, грубо сколоченную лавочку по другую сторону стола.
Когда мы с Сергеем вошли в столовую, скамейка была занята несколькими сотрудниками. Особенно её занимала Тетерина.
Мы присели на лавочку, и я, к несчастью, оказался напротив Тетериной. Она вперила в меня взгляд и принялась им неспешно высверливать во мне дыры.
Чтобы отвлечься от её пёстрого лица, я стал рассматривать клеёнку с ромашками. Отверстия в ней делали разные люди и пользовались при этом разными предметами. Некоторые отверстия были круглыми и обугленными по краям. Их могла прожечь взглядом Тетерина.
Между нами стояла тарелка с буханкой. Я подозрительно её оглядел: не из ванной ли?
Гульнора взяла нож и нарезала хлеб. Сергей налил мне и себе коричневый до черноты чай: мы стали завтракать.
Странная мне попалась чашка! Она была склеена из половинок разных пиал: бело-синей и зелёно-красной. Но склеились они хорошо – чай не вытекал.
В центре стола мутно блестела пыльная банка маринованной капусты. Рядом веселила глаз тарелка с разноцветной карамелью без фантиков. Её густо облепляла рассыпавшаяся заварка.
В соседней тарелке покоился кусок чересчур пахучего сливочного масла. Оно выписывалось для животных, но без остатка шло в пищу служителям. А запах его объяснялся тем, что в холодильнике вместе с продуктами хранились павшие птицы, ожидавшие подтверждения своей смерти у ветеринара. Однако тут это никого не смущало, и Тетерина щедрой рукой намазывала масло на хлеб.
Сергей пил чай по-узбекски, аккуратно держа пиалу за донышко. Я ел хлеб, заедая его обсыпанной заваркой карамелью. Стычка с Тетериной отошла на задний план, рассеялась в воздухе вместе с чайным паром. Сотрудники в сумраке столовой неторопливо работали челюстями. Цыганские серёжки Тетериной мерно покачивались и вспыхивали, улавливая скудный электрический свет. Она уничтожала бутерброды с механической монотонностью. Вдруг мне показалось, что она робот, который работает на скандалах и сливочном масле.
Сергей, прищурившись, поглядывал на Тетерину. В общении с ней у него явно была своя стратегия.
Съев карамель, он обстоятельно вытер усы и тут же обмакнул в дымящийся чай.
Я видел: у Сергея есть что сказать Тетериной, но он не хочет начинать разговор первым.
Вот Тетерина облизала губы и, скользнув злым взглядом по соседям, сказала:
– Я так работать не буду! У меня страусы! У меня «мелкие»! – Тетерина мотнула головой в сторону чёрного хода.
«Мелкими» тут называли выводок эму, которые появлялись каждое лето и, естественно, поступали на попечение смотрителя за взрослыми птицами. Но Тетерину это не устраивало.
– Они знаете как гадят? А у меня ещё фазаны!
Сергея заинтересовала карамель. Он взял одну и повертел перед глазами. Затем подтянул к себе чайник с розочкой на боку.
– Ты ведь знаешь, – Сергей поглядел в окно, за которым тёк нескончаемый поток посетителей, – у Куролапова лебедей и уток ничуть не меньше. У Гули – все хищники. У меня – Пруд и пеликаны…
– Да? – От негодования Тетерина покрылась пятнами, пробившимися сквозь макияж. – Зато у тебя юннаты!
Она проколола меня яростным взглядом. Я впервые понял, что слово «юннат» можно произносить с такой же ненавистью, как, например, «фашист».
Я почувствовал, что бледнею. Тетерина потянулась к тарелке и нервно стала делать новый бутерброд, хотя ещё не доела старый.
– А почему ты себе не возьмёшь ребят? – Сергей внимательно посмотрел в свою чашку.
Тетерина указала на меня откушенным бутербродом.
– А потом за них отвечать?
Тут уж Сергей посмотрел прямо на неё. Он выглядел удивлённым. Шеф пожал плечами и ничего не ответил.
Некоторое время Тетерина ела молча. В столовой установилась приятная тишина. Я начал успокаиваться.
Вдруг Тетерина встала, да так, что все чашки зазвенели.
