«Я об этом даже не задумываюсь», – ответил ему Никсон.
Когда самолет приземлился в Нью-Йорке, машина, которая должна была встречать его, подошла к другому выходу. Поэтому Никсон взял такси. Такси выехало из аэропорта, но повернуло не туда, они заплутали и в конце концов оказались на какой-то улице в Квинсе. Вдруг из дома с криком выбежала женщина. Никсон опустил окно и спросил: «Что случилось?» Женщина увидела его и упала в обморок. Никсон вышел из такси, чтобы помочь ей. Сбежался народ, и только тут он узнал, что убили Кеннеди.
Это событие перевернуло всю нашу жизнь, но мы не сразу это осознали. Я вернулся на радиостанцию и начал обзванивать тех, кто знал Кеннеди. Я дозвонился до бывшего посла в Ирландии Эдварда Гранта Стокдейла. Его жена была известной поэтессой, и они жили в Майами. Посол был настолько потрясен, что практически не мог сказать ни слова. Он лишь стонал и рычал в трубку. Не знаю, слышал ли он меня вообще. Позже он выбросился из окна своего офиса. На его письменном столе остался номер журнала Life с портретом Кеннеди на обложке.
В следующие недели в моих программах на радио и телевидении все разговоры были только об убийстве. В одной программе принимал участие Дик Герштейн – прокурор штата, который в более счастливые времена был мишенью для шуток капитана Вейнрайта в моем утреннем радиошоу. Герштейн говорил о том, как охраняли Кеннеди в округе Дейд, куда он приезжал, чтобы выступить с той самой речью, которую я слушал за неделю до убийства.
Шло время, и выстрелы в Далласе казались все менее правдоподобными. Он – молодой, энергичный, привлекательный, богатый мужчина – и какой-то никому не известный негодяй убил его? Такое ничтожество, как Ли Харви Освальд, просто не мог совершить это! Позже меня посвятили во все тайны, связанные с этим делом: я познакомился с прокурором Нового Орлеана, который был уверен, что Кеннеди пал жертвой заговора. Встреча с этим прокурором в начале 1970-х на многое открыла мне глаза. Но об этом – в другой главе.
Убийство Кеннеди положило начало переменам, определившим нашу дальнейшую жизнь. Оглядываясь назад, я и сам не понимаю, как смог пережить все это. В 1960-е движение за гражданские права охватило всю Америку. Именно тогда произошла история с Мартином Лютером Кингом, которая до сих пор стоит у меня перед глазами. Кинг хотел остановиться в частном мотеле в Талахасси. Он заранее заказал номер. Я хорошо знал адвоката, который представлял его во Флориде. Было понятно, что, если Кинг появится в мотеле и будет настаивать на получении номера, его отправят за решетку. Адвокат позвонил мне и спросил, хочу ли я при этом присутствовать.
Я был рядом с Кингом, когда он вошел в мотель. Там было, может быть, номеров двадцать. Он подошел к конторке портье и сказал:
«У меня здесь заказан номер. Мое имя – доктор Кинг».
Портье заявил: «Мы не селим негров».
Доктор Кинг вышел на улицу и сел на пороге. Подъехали полицейские машины. Появился владелец гостиницы. Он спросил у Кинга: «Что тебе нужно? Что тебе тут нужно?»
Доктор Кинг взглянул на него снизу вверх и ответил: «Мое достоинство».
Я был потрясен…
Ничто не бесит меня сильнее, чем фанатизм любого рода. Какое отношение цвет кожи может иметь к чему бы то ни было? К работе? К свободе? К развлечениям? К дому? Какая вам разница? Я никогда не мог этого понять. Я написал об этом в Miami Herald, и какой-то читатель в ответ на эту статью разразился гневным письмом. Он написал:
«А что вы скажете, если ваша дочь выйдет замуж за черного?» Я перепечатал это письмо в своей колонке и ответил ему так: «Я обязательно предупрежу ее о таких, как вы». Даже сейчас, более 40 лет спустя, когда Барак Обама избран президентом, нам приходится сталкиваться с подобными вещами. Мы прошли долгий путь, но он еще не окончен.
А в те дни страсти, бурлившие в обществе на протяжении четырех столетий, внезапно вырвались на поверхность. Стокли Кармайкл
[46] рассказывал, что учился в школе, где пытались провести расовую интеграцию. Полицейский уложил чернокожего ученика на землю, поставил ботинок ему на горло, достал пистолет и сказал:
«Если зайдешь в эту школу, я тебя пристрелю». «С того дня, – сказал он мне, – я уже не мог жить спокойно».
Мне приходилось сдерживать себя, когда губернатор Алабамы Джордж Уоллес стоял перед дверями Университета Алабамы, не давая пройти чернокожим студентам. Когда Уоллес пришел на телестудию, он огляделся и сказал с самодовольной ухмылкой: «Не вижу тут ни одного черного».
«Они – владельцы станции, – сказал я. – И как раз вышли пообедать».
Каждый раз, когда я беру интервью у людей, с точкой зрения которых совершенно не согласен, я всегда стараюсь сдерживать свои чувства и пытаюсь найти в их ответах нечто хорошее. Но с Уоллесом я вступил в настоящий спор. Я поведал ему о случае, о котором мне рассказал один из лидеров движения за гражданские права – руководитель Конгресса расового равенства (CORE). Во время Второй мировой он служил в черном батальоне, который базировался в Галвестоне, штат Техас. Однажды немецкая подлодка, с которой что-то произошло, всплыла у берега, и солдаты взяли в плен всю команду. По дороге в Бомон они остановились, чтобы перекусить в ресторане и накормить пленных. Немецким морякам было разрешено войти внутрь, а чернокожие солдаты Армии США были вынуждены есть снаружи. «И скажите, разве я не должен был испытывать гнев в тот момент?» – спрашивал у меня лидер CORE.
«И что бы вы ответили этому человеку, Уоллес?» – спросил я губернатора.
«У меня нет времени болтать со всеми подряд», – ответил Уоллес. Только через много лет он нашел в себе силы ответить на этот вопрос, но тогда он уже переменил свои взгляды.
Я помню, как брал интервью у Джона Говарда Гриффина – журналиста, намеренно изменившего цвет своей кожи, чтобы прочувствовать, что значит быть черным на Юге. Он написал об этом опыте в книге, которую назвал «Черный, как я». Я пригласил его на программу вместе с писателем Джеймсом Болдуином.
Гриффин жаловался Болдуину, рассказывая, что после трех месяцев эксперимента он никак не мог дождаться, когда же цвет сойдет. Он знал, что для этого потребуется как минимум год, и едва вынес оставшиеся девять месяцев жизни с измененным цветом кожи.
«Но вы ведь знали, что вы должны измениться, – заметил Болдуин. – А моя кожа не изменится никогда. Мне приходится жить с этим всю жизнь».
И что вы могли сказать на это?
Да, были и иные моменты. Однажды я встретил в Joe’s Stone Crab Эдгара Гувера, руководителя ФБР, который, как я узнал позже, шпионил за доктором Кингом. Мы разговорились, и я упомянул, что собираюсь посетить Сан-Франциско, в котором никогда не бывал. Гувер спросил, когда я еду. И когда мой самолет приземлился в аэропорту, меня уже ждал агент ФБР. За четыре дня он показал мне весь город. Когда я говорю «весь город», я имею в виду действительно весь. Он ждал меня в машине, когда я был в театре. Он водил меня по лучшим ресторанам. Как я убедился, таким был подход Эдгара Гувера к связям с общественностью.
