Мне было все равно. В тот момент я чувствовал, что уже умираю. Как только я подписал согласие на применение средства, медсестра начала вводить tPA. Потом, когда я увидел ту подпись, оказалось, что она совершенно нечитаема. Прошло пять минут, и боль прекратилась. Сейчас это средство используют повсюду на скорой помощи.
Кардиолог, который занялся мной, доктор Ричард Кац, сказал, что я должен буду остаться в больнице на неделю. К этому времени уже приехала Хая. Она передала сообщение Гербу, который в тот момент летел в Вашингтон. Еще она позвонила Энджи Дикинсон.
«Энджи, – сказала ей Хая. – У меня ужасные новости».
«Можешь не говорить, – ответила Энджи. – У тебя сдох хорек». Герб приземлился в аэропорту, услышал, что объявляют его имя, и тут же решил, что что-то случилось со мной. Он до сих пор не понимает, почему так подумал. Он просто знал. Поговорив с Хаей по телефону, он помчался прямо в больницу.
Но тут обнаружилась другая проблема. Меня положили в специальную палату для «сердечников», куда допускали только ближайших родственников. Но это же был Герб! Вскоре он шагал по коридору к моей палате, оглядываясь на несуществующих людей и сообщая невидимым собеседникам так, что слышали все вокруг: «Да, да, я об этом позабочусь! Я с ним поговорю!»
Я, должно быть, выглядел как живой труп. И он, увидев меня, не придумал ничего лучшего, как протянуть руки, чтобы заключить меня в объятья. О, друг мой…
Я тоже протянул руки к нему, и в результате мы выдернули все провода, присоединенные к монитору.
По коридору разнеслось «бип-бип-бип». Вероятно, на экранах у дежурной сестры отразилось, что пациент из 12-й палаты скончался.
Прибежали доктора и медсестры, вышвырнули Герба вон и присоединили все на место. В моей жизни намечалось много перемен. Я был уверен, что врачи запретят мне курить. Но им не пришлось этого делать. Я был настолько напуган, что мне не надо было даже говорить об этом. Я всегда любил хороший стол – с тех пор, как впервые попробовал приготовленный матерью обед. Но теперь даже не попытался возражать, когда мне сказали: «Больше никаких жирных бараньих отбивных». Я понимал, что поступал неправильно. Я делал глупости, но я не был глупцом.
В будущем мне предстояло питаться овсяными хлопьями и бананами с обезжиренным молоком на завтрак, салатом на обед и курицей либо рыбой с тушеными овощами на ужин. Единственное лакомство, которое я мог себе позволить, – это обезжиренный йогурт без сахара.
Через неделю мне разрешили покинуть больницу. Хая повезла меня домой. По дороге я вынул из кармана пачку сигарет и выкинул ее в Потомак
[84]. Больше я никогда не курил.
Через полгода с небольшим я пришел на обследование – первое после инфаркта. Я встал на тренажер, и не прошло двух минут, как наблюдавший за мной врач сказал: «Достаточно».
«В чем дело?»
«Вам необходима операция на сердце».
«Что?»
Я был в шоке. Как же так? Я бросил курить, поменял рацион, потихоньку стал заниматься физкультурой и на час сократил свое ночное радиошоу. Я даже купил новую одежду, потому что, достав из шкафа вещи к весне, обнаружил, что все они пропахли табаком. Все годы, пока я курил, я никогда не замечал этого. Я отнес все вещи в химчистку, но запах все равно остался.
«Вам не стоит продолжать, – сказал врач. – У вас явно закупорены сосуды. Нагрузка слишком велика. Вы можете умереть прямо на месте».
«Я, конечно, пришел проверить мою устойчивость к стрессу, – ответил я, – но такого точно не ожидал. Поэтому хотел бы услышать мнение другого специалиста».
Данные обследования были посланы в Нью-Йорк, известному кардиологу – племяннику Герба. Он просмотрел их и тут же перезвонил мне.
«Все верно, – сказал он. – Операция действительно необходима. Я бы вам порекомендовал доктора Уэйна Айсома. Это прекрасный хирург и прекрасный человек».
«Хорошо», – сказал я.
Но почему-то все откладывал и откладывал обращение к хирургам. И даже могу сказать почему: я боялся смерти. Нежелание принимать решение приводит порой к странным вещам. Я стал убеждать себя, что в любой момент может быть изобретено лекарство от закупорки сосудов, что однажды я возьму газету и прочитаю огромный заголовок:
«Больное сердце можно вылечить. Ларри Кингу не нужна операция».
Трудно описать, как я боялся. Если бы мне сказали, что операции можно избежать, если вообще отказаться от секса, я бы соблюдал обет безбрачия по сей день. Но таких возможностей мне никто не предоставлял. Я останавливался, чтобы успокоить дыхание, заходя в аэропорт, и принимал нитроглицерин при малейшем признаке боли в груди.
Но если уж мне суждено было умереть, я хотел умереть в НьюЙорке. Через два месяца после того знаменательного обследования была назначена операция. Меня ждали доктор Айсом и Пресвитерианский госпиталь Нью-Йорка.
Многие, кто пережил подобную операцию, звонили мне и рассказывали, что ничего страшного в ней нет. Но чем ближе был день Х, тем сильнее я переживал. Несмотря на всю поддержку и шутки друзей, я мог думать лишь об одном: а вдруг я вижусь с ними в последний раз?
На радио гостем моей последней программы перед операцией в Нью-Йорке был Арт Бухвальд
[85]. Он заявил, что почему-то всегда приходит на шоу, ведущий которого вскоре оставляет наш мир. Потом рассказал о том, как его жене была сделана операция на сердце. «Но если уж говорить начистоту, – заметил он, – никому нет никакого дела до ваших проблем. Друзья согласны выслушивать вас не более трех минут. Знакомые – не более двух. А незнакомые – одну… если только это не коронарное шунтирование».
На следующий день, в пятницу, из Балтимора, где он вел репортажи об играх Orioles, приехал Джон Миллер, забрал меня из Вашингтона и повез в Нью-Йорк. Я не слышал, кажется, ни слова из того, что он говорил мне дорогой. В голове у меня крутилось только одно: они вскроют мне грудную клетку, они вскроют мне грудную клетку. Операция была назначена на вторник. Это были мои последние выходные.
В Нью-Йорке я остановился у брата. Когда-то давным-давно, когда Марти только родился, я хотел выкинуть его в окно за то, что он отбирал у меня родительское внимание. По мере того как мы взрослели, различия между нами росли все сильнее. Я тратил деньги, едва они у меня появлялись. Марти же был очень бережливым и прятал их по всей квартире. Однажды я обнаружил два четвертака, которые он спрятал, и забрал их. Когда он узнал, то совершенно вышел из себя.
«Да я дам тебе эти пятьдесят центов», – уговаривала его мать.
«Не в этом дело! Это принципиальный вопрос! Он украл мои деньги!»
«Это не кража! Вы же братья!»
«Нет, кража! Его нужно посадить в тюрьму!»
