В результате сошлись во мнениях.
Сравнив свои наблюдения, главы Дозоров выяснили, что погибли девять Иных и существенно ранены не менее десятка. Светлых и Темных примерно поровну. Согласились, что амулеты применялись строго для личной защиты, магических воздействий степеней выше пятой не случилось, да и почти нет среди подопечных Иных магов более высоких степеней. Выдержать полный запрет на воздействия в таких условиях невозможно, но выявить, предостеречь и хотя бы формально наказать провинившихся придется.
Три замеченных через магический фон на поле боя упыря ничем сверхъестественным себя не проявили – они были уже сыты, и им хватило выдержки напиться крови из смертельных ран. Но вскоре с вампирами что-то придется делать, они переполняются Силой и теряют рассудок.
Оборотни разных мастей тоже никого не напугали, кроме лошадей, что понятно: эти низшие Иные предпочитают геройствовать в ночных вылазках и уже навоевались, сбили оскомину, подустали. Если кто-то и перегрыз супротивнику горло в рукопашной, то это было делом секундным, окружающие могли смело подумать, что им это померещилось в пылу боя. К тому же оборотни в отличие от магов, волшебников и прочих колдунов были в массе своей презираемы «истинными» Иными и, как правило, служили рядовыми. Кто обращает внимание на простых солдат? А свои товарищи не выдадут. Подумаешь, Петро Вовк в волка перекидывается, так ему и фамилия такая еще от дедов дадена.
Нырков участвовал в этом совещании, помалкивая, слушая старших, наматывая услышанное и увиденное на отсутствующий ус, – учился. Потихоньку голова начала звенеть от постоянного спроса с памяти, от применяемой дозорными магии, просто от усталости. Разболелась раненая рука, и он машинально начал поглаживать ее через повязку. Француз заметил это и, не прерывая своего анализа, мимолетным пассом убрал эту боль. Филипп благодарно поклонился Темному, а сухарь Бутырцев даже не заметил произошедшего.
* * *
Рано или поздно заканчиваются и битвы, и совещания. Внизу в долине не происходило ничего существенного: войска либо стояли на отведенных позициях, либо неспешно передвигались, не вступая в боевое соприкосновение. Отдельные ружейные хлопки иногда лениво перебивались еще более редкими громами орудий.
Союзники подтягивали силы, подкрепляя опасные для прорыва направления. К удивлению командования экспедиционных войск, русские так и не стали развивать успех, достигнутый утром. Похоже, князь Меншиков не был готов к такому течению событий и не предусмотрел резервов для усиления удара. Угроза Балаклаве становилась все более призрачной.
II
Раглан вместе со своим штабными и частью французских генералов между тем начал спускаться в долину. Всем было понятно, что сейчас он очень хочет узнать, почему не был выполнен его первый приказ, почему второй приказ был выполнен столь несвоевременно и столь малыми силами. Чувствовалось, что он жаждет найти виновного, на которого можно будет списать столь ужасную гибель такого количества молодых людей из достойнейших семей. Де Сен-Тресси, комментируя это стремительное удаление лорда Раглана для судилища, добавил:
– И столь варварское истребление столь дорогих лошадей.
Лорд Джеймс холодно посмотрел на насмешника, позволившего высказать такую непристойность. Нырков так и не понял, что более задело англичанина: то, что Френсис Раглан стремится быстрее обелить себя, или то, что француз сказал по поводу отношения англичан к лошадям.
Наконец дозорные начали разъезжаться по своим местам дислокации: надо было собрать сведения о погибших и раненых Иных, уточнить подробности гибели или ранения, осмотреть трупы.
Бутырцев решил присоседиться в хвост штабу союзников, спуститься вместе с ними в долину, потом проехать вдоль подножия Сапун-горы мимо французов к Инкерману и пробраться на сторону русских войск. Там можно будет узнать о наших потерях, уточнить, какие полки бились у него на глазах. Узнать о погибших Иных-русских…
* * *
Так они и поступили. По дороге Бутырцев многое рассказал об английской армии. Применительно к флоту Нырков и сам мог поведать немало, но Лев Петрович раскрыл ему глаза на то, каким ударом станет для британцев сегодняшняя гибель бригады легкой кавалерии.
– Как ты знаешь, Филипп, у англичан офицерские патенты продаются. Дело обычное, я во времена Регентства во Франции был знаком с полковником, просто-напросто купившим патент командира полка. Знатный был вояка! Но у англичан есть еще одна беда – майоратное право наследования. Земли и имущество передаются от отца к старшему сыну и далее старшему внуку от этого сына. Никаких шагов вбок, к братьям, никакого дробления. Спрашивается, куда деваться младшим сыновьям лорда? Известно куда – на службу. Можно на флот, можно в армию. Если в армию, то куда? И думать нечего – в кавалерию. Почему туда? Сам понимаешь… впрочем, куда тебе, моряку, лошадников понять. Ты учти, англичане – это страшные спорщики, любители ставок и пари. Они спортсмэны – люди, занимающиеся всякими физическими занятиями – спортами. У них в почете мордобой, игры типа нашей лапты, игры в мяч. Хорошо, что хоть на коньках не бегают, как наши мальчишки или голландцы. Возможно, британцы еще что-нибудь придумают. Но самый главный, самый почетный sport для них – это лошадиные скачки. Уж тут они денег не жалеют. Сам понимаешь: если в кавалерии служит молодежь голубых кровей, то и лошади у них…
– Голубых кровей? – съехидничал Нырков.
– Дорогие! Отборные лошади, призовые. Покрасоваться на параде любят все. Только не говори, что тебе это не знакомо. Я помню, как ты придирчиво мундир разглядывал, принимая его от портного. Так вот. Ты сам видел, какие потери понесли англичане. По моему мнению, не меньше, чем полтысячи кавалеристов там полегло. Почитай, каждый английский дворянин кого-то будет оплакивать, когда весть об этом бое до Лондона докатится, хотя я даже не знаю, кто отважится об этом доложить. Это же не наших солдатиков из крестьян, которых в России без счета, убили. У погибших родословные – не чета нашим с тобой. Наверняка все от Вильгельма Завоевателя с соратниками род числят. И лошади у них такие же… были. Призы на скачках, которые в Англии зовутся «дерби», брали. Ими гордятся, кичатся друг перед другом. А наши солдаты этих коняшек на мясо пустили. По лошадям будут горевать чуть меньше, чем по людям. – И добавил: – Кто-то и больше.
– Быть такого не может, Лев Петрович, чтобы по лошадям, как по людям…
– Тебе моряки не рассказывали, с какой болью сердечной корабли свои топили, чтобы поперек бухты на дно уложить, загородить вход на Большой рейд? Как не тонули расстреливаемые своими «Три Святителя», пока с героя-синопца забытую корабельную икону не сняли? Говорят, Павел Степанович Нахимов потом ходил чернее тучи, а многие офицеры плакали, не стыдясь слез.
– Так то ж корабль, Лев Петрович! Он же… это же святотатство – своими руками… он… это же дом, это же… он же как живой! – задохнулся мичман от такого непонимания.
– Конь, голубчик, и есть живой. Он для кавалериста – и друг, и защитник, и спаситель. Лошади иной раз сами уже валятся, а всадника своего раненого из боя выносят. Потом уж подыхают.
