Бутырцев опять не смог уйти из наступающих колонн и был вынужден принять участие в этой безумной попытке переломить ход битвы в пользу русских.
Но переломить не получилось. Не было подкреплений, военачальники дружно устранились от принятия решений. Корпус П. Д. Горчакова, усиленный 12-й дивизией генерала Липранди, бездействовал в долине. Причем Петру Дмитриевичу дали всю конницу севастопольской армии: три драгунских полка, сводный полк улан, два гусарских полка и десять сотен казаков. Двадцать две тысячи личного состава и около девяноста орудий. Князь Горчаков ждал приказа от другого князя, Александра Сергеевича Меншикова, который в свою очередь полагал, что корпусной командир сам догадается принять решение об атаке.
Генерал Осип Жабокрицкий, участник сражения под Лейпцигом и Венгерского похода, тоже так и не ввел силы своих резервов в сражение.
Другой русский генерал, Данненберг, не смог собрать разбитые полки погибшего в начале дела командующего одной из двух колонн русских генерал-лейтенанта Федора Ивановича Саймонова, приказал отступать и спокойно уехал в Севастополь. Погибли несколько полковых командиров и многие обер-офицеры. Управлять войсками было некому. Владимирцы ретировались в панике, оставшись без своего полковника Дельвига, получившего ранение.
Об этом Бутырцев узнал позже. Пока что он отступал в арьергарде среди перемешавшихся батальонов тарутинцев и бородинцев. Колонны медленно ползли вниз к бухте, унося раненых и забрав с собою всю артиллерию, не потеряв ни одного из шестидесяти четырех орудий, бывших в деле, ни одной целой фуры. Стекались к мосту, к плотине на реке Черной. По ним вели огонь английские орудия. Британцы и французы то и дело норовили атаковать. Тогда русские разворачивали фронт и давали отпор, огрызаясь до последнего. Легкораненые в большинстве своем не покидали строй. Через головы арьергарда вела огонь по врагу дальнобойная артиллерия пароходов «Херсонес» и «Владимир».
* * *
Через несколько недель сэр Джеймс даст Бутырцеву почитать номер лондонской газеты «Морнинг кроникл». Корреспондент писал об этом отступлении: «…в их рядах незаметно было ни малейшего колебания и беспорядка. Поражаемые огнем нашей артиллерии, они смыкали ряды свои и храбро отражали все атаки союзников, напиравших на них с фронта и фланга. Минут по пяти длилась иногда страшная схватка, в которой солдаты дрались то штыками, то прикладами. Нельзя поверить, не побывав очевидцем, что есть на свете войска, умеющие отступать так блистательно, как русские.
Преследуемые всею союзною полевой артиллерией батальоны их отходили медленно, поминутно смыкая ряды и по временам бросаясь в штыки на союзников. Это отступление русских Гомер сравнил бы с отступлением льва, когда, окруженный охотниками, он отходит шаг за шагом, потрясая гривой, обращает гордое чело к врагам своим и потом снова продолжает путь, истекая кровью от многих ран, ему нанесенных, но непоколебимо мужественный, непобежденный».
V
Страшны были потери обеих сторон. Герцог Кембриджский, сказавший после первого сражения, когда экспедиционные войска коалиции сбили русскую армию с позиций на берегах Альмы: «Еще одна такая победа, и у нас не останется армии», даже не мог себе представить, что даже не за победу, а за удержание статус-кво можно заплатить такую высокую цену.
В тот день в английском лагере повсеместно был слышен плач овдовевших британских женщин, сопровождавших своих мужей-солдат в этот бездушный и гибельный Крым.
Русских солдат полегло больше, чем солдат союзников. Поле боя было усеяно не только трупами, но и тяжелоранеными. Англичане, собрав тела своих офицеров, подобрав своих раненых, несколько дней хоронили погибших. Русских раненых, которых во множестве находили среди камней и кустов, сносили к палаткам лазаретов, где большинство испускало дух, так и не дождавшись помощи. Медицинская служба англичан была поставлена из рук вон плохо и испытывала страшный недостаток во всем.
Русских хоронили в общих могилах, стаскивая трупы и сваливая в ямы как попало. Для этих работ британцы в основном использовали турок. Людей не хватало, и союзники просили Меншикова помочь похоронными командами. Князю после неудачи дела, которое он так любовно планировал и на которое делал основную ставку, было уже не до покойников, он и живыми-то не сильно интересовался. Все знающий сэр Джеймс поведал Бутырцеву, будто русский главнокомандующий заявил, что по правилам ведения войны павших хоронит тот, за кем осталось поле боя.
Бутырцев уговорил глав Дозоров сделать вылазку на поле боя и лично осмотреть его. Даже на третий день здесь было слишком много неубранных трупов, в большинстве своем русских солдат. Тела лежали в самых причудливых позах – смерть не старалась быть красивой. Этот в последние мгновения жизни цеплялся за землю, как за последнюю надежду, а тот умер с такой гримасой боли, что смотреть было жутко. У другого в руке был обломок ружья с измочаленным прикладом, его погибший товарищ лежал рядом, зажав в руке булыжник, повернув к небу голову с отсутствующим лицом. Сэр Джеймс вскользь и весьма холодно заметил, что русские добивали раненых англичан штыками. На что Лев Петрович ответил, что русские штыковые раны оставляют мало шансов выжить даже при хорошей медицинской помощи, и чтобы солдаты противника не мучились, русские их милосердно добивают. В отличие от гуманных союзников, которые просто оставляют русских раненых умирать на поле боя, даже не озаботившись напоить их.
Осмотрели место тщательно, в мире настоящем и в Сумраке. Ничего, кроме следов боли и страдания, не нашли.
Бутырцев все же вынес из этой скорбной местности троих обнаруженных среди тел умирающих русских солдат, до которых никому не было дела. Сэр Джеймс позволил Льву Петровичу забрать их с собой. Даже выделил двух турок в помощь. Как он себе представлял их переноску? Ничего, Бутырцев справился с этим за две ходки чуть ли не к бухте. Третья не понадобилась – отошел страдалец.
Как ни старались тщательно подсчитать погибших и раненых, но с точностью хотя бы до десятков человек низшие чины учтены не были: тот пропал без вести, другой объявился в плену, этот был доставлен в лазарет безымянным и там скончался. Военачальники всех армий, подавая рапорт наверх, не сильно торопились огорчить ни русского императора, ни английский парламент, ни Наполеона III. Командующий британскими силами Раглан, дабы сразу не ошеломить британское общественное мнение, дал несколько последовательных депеш, уточняя потери, увеличивая их в большую сторону. Британия содрогнулась, а лондонские газеты впоследствии утверждали, что генерал так и не решился привести настоящее число.
Через месяц де Сен-Тресси рассказал Бутырцеву, что Наполеон III тоже подсушил официальные списки потерь, дабы избежать потрясений на бирже и не смущать французов. Более того, в честь «большой победы» был устроен салют из пушек у Дома инвалидов. Прах маршала Сент-Арно, начинавшего крымскую кампанию для французов, лежал рядом на кладбище при тамошней церкви в компании двух величайших полководцев Франции: Тюрення и Наполеона.
Считалось, что у русских убиты и ранены 10,6 тысячи солдат, у союзников – 5,7 тысячи, из них 4,7 тысячи англичан. Еще одна тонкость состояла в том, что штуцерная скоростная пуля-дура если не убивала русских солдат, то во многих случаях оставляла чистый раневой канал, позволяющий надеяться на благополучный исход лечения. Русский штык-молодец выворачивал противнику потроха и ливер. Пережить такое ранение было делом практически невозможным. Так что значительная часть раненых у интервентов впоследствии скончалась. Тем более что дальнейшие события зимы сложились для осаждающих самым печальным образом.
