– Ты, Лев, не грусти, Сила твоя – дело наживное. Много из тебя и меня Сумрак высосал, но до донышка амфоры… кувшина не добрался. Крошки ее в нас остались, но этого нам хватит, чтобы сейчас немного новой собрать.
– Нельзя мне сейчас, засекут дозорные англичане. И тебе нельзя по той же причине.
– Знаю, я у них на примете стою. Но полностью не открывался, да им этого и не надо было. Сказали, чтобы в дела людей не лез и не помогал никому. А я что? Никто не знает, что я такой старый, поживший-повидавший, ума набравшийся. Пьяница да рыбак известный. Забыл, когда перекидывался, не тянет меня. Выпить тянет, а в эти ваши игры играть…
Все было у Псараса продумано, замаскировано внешней простотой недалекого слабого перевертыша. Разве способен такой местный забулдыга на что-то дерзкое? Да ни в жисть!
– Ах, молодец какой! – искренне восхитился Бутырцев., – Пошли, что ли, проводишь меня тихо до лазаретов, я там чуть-чуть Силы возьму – боли и горя там хоть отбавляй, все Темные набрались Силы на этой войне под завязку, запрещай ты им это, не запрещай.
– Да уж, мне сложнее будет, – заметил грек, поддерживая еле бредущего Бутырцева под локоть. Может быть, и сам держался за товарища. – Но я помаленьку-потихоньку, негоже радость у людей здесь отбирать, мало ее. Поэтому я у природы буду брать. До места Силы какого бы добраться.
– Много ли таких мест в округе?
– До войны поболе было. Сейчас источник, что на горе в крепости был, иссяк. Сказывают, что и севастопольские обмелели, да и дальше в горах какая-то напасть с живительными родниками случилась.
– Вот оно как… не знал, – задумался Бутырцев, – надо нам с тобой, дорогой ты мой товарищ, поговорить об этом. Может быть, на спокойную голову ты еще что припомнишь из нашего похода в Сумрак.
– Заглядывай в Балаклаву, поговорим, а как же, – ответил Зозимос. – Уж мы и до лазаретов дошли. До свидания, друг.
– Будь здоров, Нектон. Я должник твой.
Мужчины крепко обнялись, расцеловались троекратно и пошли каждый своей дорогой.
* * *
Лев был осторожен, черпая темную Силу эмоций лазаретов, бьющих через край вблизи этих прибежищ раненых и больных. Следов оставлять не стоит, ему будет сложно объяснить свое ночное пребывание в Балаклаве, занятой вражеским лагерем. Поэтому Силы он взял ровно столько, сколько надо, чтобы проехать через позиции под пологом невидимости да сферу невнимания сейчас сотворить.
Лошадка его, тоже прикрытая сферой, мирно дремала у развалившегося домика, там, где он ее привязал. Бутырцев с трудом вскарабкался в седло. На обратном пути он планировал обдумать все, что им с Нектоном повезло узнать в ночном деле. Но не получилось – почти всю дорогу домой он проспал, вынырнув из тягучего ленивого бреда на несколько минут, чтобы пересечь позиции. Судьба и полог хранили его – никто ничего не заметил.
Лишь чуткие уши пластуна-казака уловили невнятные звуки, заставили лежащего в секрете воина приподнять голову над чахлым кустиком перекати-поля на склоне Килен-балки в районе второго бастиона. Но сколько бы ни вглядывался природный ведьмак в серую предутреннюю тьму, он ничего не заметил.
Глава 14
Приказ Управляющего Морским министерством
«Декабря 6-го дня № 1260
Государь император, в ознаменование признательности Своей за беспримерное мужество, усердие и труды всех войск, как сухопутных, так и морских, составляющих с 13-го Сентября сего года гарнизон Севастополя, Всемилостливейше повелеть соизволил: чинам этих войск, каждый месяц пребывания их в составе означенного гарнизона, зачесть за год службы, по всем правам и преимуществам.
О таковой Монаршей милости объявляю по Морскому Ведомству к надлежащему исполнению».
* * *
Случайное и героическое участие Филиппа Ныркова в Инкерманском деле и последующее его тяжелое ранение доставили Бутырцеву немало неудобств. Мало того что его ближайший помощник и резонер для размышлений вслух вдруг перестал удобно подворачиваться под руку, так еще надобно было следить за тем, чтобы молодой человек, выпавший из-под его наблюдения, где-нибудь не набедокурил без начальственного попечительства.
Восторженный патриот мог совершить подвиг, который потом пришлось бы приписывать божественному провидению, мог невзначай влюбиться и пропасть для дела Дозоров, мог кого-нибудь спасти… Скорее всего какую-нибудь девицу. В конце концов, мог чудесно исцелиться, чем он сейчас и занимался.
Сколько раз, посещая лазарет, втолковывал «дядюшка» Лев Петрович шустрому «племяннику»: лежи, Филипп, выздоравливай. В реляции об Инкерманской битве ты упомянут, представление тебя к ордену Его Императорскому Величеству направлено – болей себе на здоровье, поправляйся. Не пытайся чудом исцеления врачей изумить. Они-то тебя еще хотят на три месяца уволить в отпуск для излечения болезни, происходящей от контузии, а ты им на следующий день – нате, смотрите: зарубцевалось, легкое здорово, не хрипит, кушаю хорошо – клистеры ставить не надобно. Выздоровеешь не через день и даже не через неделю, месяца два поваляться в лазарете надобно. Потом явишь эскулапам крепость организма и действенность их таланта.
Конечно, мичман гордился уже самим представлением к Владимиру, прикидывал, как на его мундире будет смотреться темно-красный эмалевый крестик 4-й степени ордена с бантом черно-красной ленты. Столь почетная боевая награда высоко подняла бы его в глазах незнакомых офицеров. Знакомые на бастионах и батареях уже знали отчаянного ординарца, смельчака-мичмана, не желавшего кланяться пулям и ядрам. Совсем как обожаемый Филиппом Павел Степанович Нахимов.
Многие в декабре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого ждали наград и чинов к Рождеству. По совести говоря, большинство заслуженно. И очень надеялись дожить.
А Нырков рвался на службу, на войну, где гибли люди, по большей части неизвестные ему, но иногда и те, кого он узнал за пару месяцев службы и успел высоко оценить. Стыдно было валяться на койке ему, здоровому, когда не хватало людей на бастионах. Он даже втайне от Бутырцева еще до ранения просился на батарею, но Павел Степанович ответил, что Филипп ему и здесь нужен: ну-ка, вдевай ноги в трапы и доставляй приказ галопом.
Кстати, о трапах этих смешных. Флотские офицеры, сошедшие со своих кораблей на береговые укрепления, умудрились дать флотские названия совсем не морским вещам. Так стремена стали трапами. Тут не трудно догадаться. Но мордо-брасами Филипп Бутырцева уел. Конечно, Лев Петрович – опытный военный. Но сухопутный до самого нутра. Да и то больше инженер. Хотя, конечно, это Темный разглядел в бомбе, напугавшей Иоахима Пекуса, каленое ядро, а ведь все равно обратился к нему, морскому артиллеристу, за подтверждением. Но господину коллежскому советнику вовек не догадаться, что такое мордо-брас, если не знать, что брас – это снасть бегучего такелажа, закрепляемая за нок рея и служащая для разворота паруса в горизонтальном направлении. Получается, что неведомый мордо-брас – «поворачиватель» морды, то есть обычные поводья лошади. Флотский шик-с!
