– Крепкий у вас организм, голубчик! Отлично все зажило, всегда бы так, – отметил медик. – Не вижу препятствий для дальнейшего прохождения службы. Но ведь вам, Филипп Алексеевич, отпуск по ранению полагается. В бой рветесь? Похвально.
Интонациями и «голубчиком» он сильно напомнил Ныркову Бутырцева.
Николай Иванович выписывал ему бумаги, а сам подробнейшим образом расспрашивал Ныркова, как его с поля боя выносили, где перевязывали, как осматривали, кто и как оперировал, как лечили. Как, по мнению мичмана, лечат других раненых, да сколько народа болеет на бастионах, какими болезнями. Нырков по вопросам понимал, что это не досужая болтовня, что профессор отлично осведомлен о том, что и как происходит в его «епархии», что слова его, Филиппа, всего лишь подтверждают строгую систематизацию окружающего в голове медицинского генерала. Не зря Николай Иванович пользуется таким уважением среди медиков и любовью раненых воинов, которые верят в способность Пирогова творить чудеса.
Глава 15
I
Чай был крепкий и душистый, приправленный травами. Из всего букета Лев Петрович по запаху определил только чабрец. Но было что-то еще в этом ублажающем душу напитке – природное, нерукотворное: то ли знойное дыхание летней яйлы, то ли неумолчный звон цикад на раскаленном солнцем скалистом склоне поросшей можжевельником горы. Кто-то умело перенес лето в этот чай, и время, укрывшись в этом небольшом домике от зимы, текло по-своему. Пусть февральский день за окнами был скучен и беден на краски, но здесь, сидя по-турецки на полу на небогатом потертом ковре, Бутырцев видел яркий мир.
Махсуд поначалу был немногословен. Но стоило заговорить о Крыме, о красоте его родной земли, о людях, живущих здесь, старый татарин с молодым лицом явил себя интереснейшим собеседником с философией, рожденной опытом нескольких веков.
Его взгляд на свою жизнь был прост.
– Мы тут всегда жили. Мы по-разному назывались, верили в разных богов. Нас завоевывали разные народы. Потом пришлые уходили. Новые пришлые ставили новые крепости и оставляли в них гарнизоны. Мы, люди этой земли, люди Крыма, оставались здесь. Тут могилы наших предков. В степях, горах, реках, деревьях, даже в здешнем небе живут духи наших пращуров. Когда я умру, я буду вместе с ними.
«Хорошо ему. Он помнит, как он прожил свою жизнь, он знает, где он будет после смерти», – думал Бутырцев, слушая татарина.
Неслышно вошла невысокая худая женщина, одетая в темное, по самые глаза закутанная в простую накидку коричневого цвета. Поставила на ковер широкое терракотовое блюдо со стопкой ароматных жарких лепешек. Движения ее были изящными, а тонкие смугловатые пальцы сильными – блюдо было тяжелым. Так же неслышно удалилась.
Возраст было не разобрать. Но явно не старуха. Дочь, сноха, родственница?
Махсуд внимания на женщину не обратил – уклад его жизни был давно определен, все в доме шло своим естественным образом. Хозяин взял верхнюю лепешку, разломил ее пополам – легкий парок воскурился на месте разрыва. Окунул половинки в чашку с медом, протянул одну Бутырцеву:
– Отведай, гость моего дома. Хороший мед, добрый.
Вновь пахнуло летом. И вкус: насыщенный, с легчайшей полынной горчинкой – самое то к душистому чаю. Бутырцев даже глаза прикрыл от удовольствия.
– Благодарю тебя, Махсуд, за столь изысканное угощение. – Темный маг был искренен в своем восхищении, и это не укрылось от хозяина.
– Спасибо за добрые слова в адрес столь скромного кушанья. Живу я небогато, не могу попотчевать тебя так, как положено угощать столь дорогого гостя, – обменялся Махсуд любезностью с Бутырцевым.
– Ты можешь и дальше потчевать меня интересными рассказами, – перешел к делу гость, потянувшись к новой лепешке.
– Что же волнует тебя? О чем ты хочешь узнать? – хозяин вновь наполнил до краев пиалу Льва Петровича.
«Ох, лопну! – подумалось Бутырцеву. Он сделал добрый глоток бодрящего напитка. – Но не сразу».
– Интересуют меня, уважаемый, предания и легенды о самых могучих крымских воинах, правителях, волшебниках и колдунах. О самых сильных амулетах, оставленных ими. Спрятанных, захороненных…
– Ты сам не знаешь, чего хочешь, Темный. И ты не понимаешь, что об этом можно рассказывать вечно. Ты не слушал меня. Каждая гора, каждая скала, каждая песчинка на моей земле несет в себе память о великом подвиге, о могучем воине, о бесстрашном герое, об удивительном чуде. О любви и верности, о предательстве и смерти. Были со временем становятся легендами, но я все хорошо помню. Я немало пожил, я видел мертвые тела на полу Тысячеголовой пещеры, что на Чатырдаге, – я воевал с теми, кто погубил прятавшихся там людей. Я видел изрубленное тело Феодоры, царицы Сугдейской, тогда я приходил осаждать Кастель вместе с генуэзцами… – Махсуд замолчал, ушел в себя, невидящим взглядом уставившись в стену. Что еще он видел, перебирая полустертые картинки в своей памяти?
Пауза тянулась, но наконец татарин заговорил:
– Ты мне хотя бы место назови…
Повисла пауза, Бутырцеву не хотелось раскрывать карты, да и из карт на руках были непонятные самому онеры.
– Хорошо, я понял – тебе нужно то, что было вокруг того города, который вы называли Корсунь… – Махсуду было нетрудно догадаться, откуда приехал к нему русский Темный.
– Да, Херсонес…
– …а теперь рядом с ним построили Севастополь. Там, где идет война, что-то происходит? Много Иных собралось в Балаклаве, в долине реки Казыклы-Озень… Чоргунь и дальше вокруг бухт. Ты там ищешь. Я прав?
– Чоргунь? А, понял – Черная. Да, там – в Севастополе и его окрестностях. Я знаю, там что-то спрятано, его многие ищут: Светлые, Темные, Серые… Русские, турки, англичане, французы, даже итальянцы появились.
– Помню я итальянских купцов и их войска: генуэзцы, венецианцы, неаполитанцы… Все искали себе денег, воевали между собой, заключали союзы с ханами и темниками Золотой Орды… – Махсуд опять задумался.
«Не прост старик, как чисто выговорил названия итальянских городов», – отметил Лев Петрович.
– Кадыр тебе нужен, – коротко бросил хозяин, как выстрелил, и пристально посмотрел на гостя. – Точно, Кадыр. Из-за него у вас свары. Вы, христиане, никак не можете разделить этого великого праведника между собой.
– Что за Кадыр такой? Чем славен? Высший? Не слыхал, – пожал плечами Лев Петрович.
– Кадыр, чье имя переводится на твой язык как «Всемогущий», жил очень давно. За тысячу лет до моего рождения. Или еще больше. Мне о нем довелось только предания слышать от стариков, которые им их деды передали от дедов своих дедов. Был он одним учеником пророка Исы ибн Марьям, мир ему. Было тех учеников числом семьдесят, и Кадыр был одним из самых достойнейших. Когда был погублен пророк Иса, сын Марьям, мир ему, рассеялись его ученики по свету, неся учение о Боге в разные земли и страны. И довелось Кадыру сеять Свет в вечном городе Риме. Это было время гонений на учение Исы, мир ему. Схватили Кадыра слуги императора Рима, хотели убить, но ничего не смогли с ним поделать и сослали его в свою дальнюю провинцию – в город Сары-Кермен, камень в инкерманских каменоломнях добывать… – неторопливо повествовал Махсуд. Женская тень опять промелькнула в комнате, сменив остывший чайник на горячий.
