На северном берегу их встречали такие же охрипшие, как и в городе, офицеры, указывавшие, куда колоннам двигаться дальше. Нырков дал своим солдатам команду построиться.
– Филиппушка!
От толпы безмолвно стоявших поодаль женщин, пристально вглядывающихся в пришедших, метнулась тонкая девичья фигурка. Нырков резко развернулся и успел буквально на лету подхватить девушку.
– Родненький, жив! – шептала Маша, обнимая и целуя своего суженого. – Ранен! Тяжко?
И тут же замерла в крепких объятиях жениха, устыдившись открыто выказанных на публике, хотя бы и перед простыми солдатами, чувств. Суровые вояки попрятали одобрительные улыбки, дабы не смущать барышню. Лейтенанта своего они успели полюбить. За бесстрашие и заботливое отношение к нижним чинам. И жизнью своей рисковал вместе с ними, и из своих денег покупал батарейцам гостинцы на праздники. Только порадоваться можно за командира, что ему такая невеста досталась: пригожая и любящая.
– Здравствуйте, Мария Андреевна. Рад вас видеть в добром здравии. За жениха не тревожьтесь, лекарь его осмотрел и нашел прогноз на полнейшее выздоровление благоприятным, – поприветствовал и одновременно слегка рассеял тревогу девушки Бутырцев.
– Ой, Лев Петрович, и вы здесь! Я тоже рада вас видеть. Спасибо вам на добром слове. Спасибо за то, что Филиппа сберегли, он мне рассказывал, что вы много для него хорошего сделали, он вас за своего учителя почитает, – сказала Маша и бросила взгляд из-под пушистых ресниц на Ныркова, понимая, что в порыве радости, возможно, выдала небольшую тайну, доверенную ей.
– Вы можете гордиться своим женихом, Мария Андреевна. Он в свои неполные восемнадцать лет уже лейтенант, три следующие ступеньки перешагнуть, а на четвертой уже и контр-адмиральский чин. Офицер, имеющий почти одиннадцать лет выслуги, кавалер двух орденов, любим солдатами и уважаем командирами. Сегодня, будучи дважды ранен, не покинул строй, вывел свою батарею в расположение русских войск. Я полагаю, что он будет представлен за это к новому ордену. Таким учеником может гордиться любой наставник, и я почитаю за честь считаться таковым. – Он слегка поклонился молодым людям.
Настала очередь смущаться боевому лейтенанту, даже щеки на сером обветренном лице порозовели. Маша с обожанием и легким удивлением вглядывалась в любимого: неужели он у нее такой герой? Тут же понимая: конечно, герой. Кем же иначе может быть моряк в Севастополе.
– Полноте вам, Лев Петрович, меня нахваливать. Я делаю все то, что и другие. А ордена мои… За Богом молитва, за Царем служба не пропадают! – гордо вскинул голову Нырков. – Честь имею!
Добавил, глядя на мост:
– Вот кто герои!
Последние солдаты и матросы сходили на берег Северной стороны. Замыкали поредевшую колонну генерал-майор Хрущев в сопровождении капитана Волынского пехотного полка Воробьева.
Солдаты, продрогшие на сыром ветру, смертельно уставшие, шли медленно. Они свою работу выполнили на совесть, им не в чем было упрекнуть себя. Сходили в чувствах расстроенных, но непобежденные. Военные, еще остававшиеся на берегу Северной, вытянулись во фрунт, отдавая честь. Женщины смотрели с угасающей надеждой: нет ли их мужей, отцов, братьев, сыновей среди этих последних защитников? Крестили пришедших, шепча молитвы и утирая слезы, которые смешивались с каплями дождя. Многие были в черных вдовьих одеждах…
IV
Неподалеку зазвучал чистый голос грустной трубы. Трубач трубил что-то неуставное, но очень подходящее к месту. В утреннем воздухе звонкая мелодия рассказывала о том, что не все так плохо, что стоит жить.
– Потерян город, но не честь русской армии и флота. Что мы оставили неприятелю? Развалины Южной стороны, руины половины города? Пусть этим кичатся-тешатся. Я не удивлюсь, если император Наполеон пожалует командующего французской армией Пелисье маршалом. Может быть, даже сделает duc de Malakoff. Герцог Малаховский, звучит? Знал бы капитан Малахов, как прославят его фамилию защитники его холма! Так вознесут, что не зазорно французскому герцогу ее взять будет. – На Бутырцева опять накатило случайное прозрение будущего.
Но не об этом он хотел сказать молодому офицеру.
– Ты, Филипп, давно не бывал на Северной стороне. Здесь такие укрепления построены, такие позиции оборудованы, столько припасов завезено, что вряд ли союзники осмелятся сунуться. К тому же через бухту. Кое-где им надобно форсировать саженей четыреста-четыреста пятьдесят воды. С севера же город связан с остальным Крымом, с Россией. Помяни мое слово – не хватит у них ни духу, ни сил сюда полезть.
– Надо ли им теперь Северную штурмовать? Да и воевать дальше? Ведь Севастополь в их руках… – тихо спросил Светлый Темного.
– Пусть рыщут. Даже если и найдут искомое, то… зубы и там обломают. Ты сам там был, знаешь, – недобро ухмыльнулся Бутырцев.
Нырков промолчал, осознавая сказанное.
– Вы бы подпитались чуток Силой, Лев Петрович, я же вижу, что вы сейчас совсем пустой, – заметил он пару минут спустя, когда Маша на минутку отвернулась от жениха. – Вон сколько Тьмы вокруг.
– Не могу, Светлый. Даже эти мрачные переживания не хочу у людей забирать. Им это надо пережить, такое душу очищает, – ответил Бутырцев и сам удивился своим словам: он ли, Темный, такое высказал? – Давай к трубачу подойдем, мнится мне, что это наш знакомец. Душевно исполнил.
Точно, музыкант, выразивший на своей трубе объединяющие всех чувства, как-то встречался им на бульваре Казарского, где полковой оркестр после Балаклавского дела развлекал публику. Как его бишь звали-то?
– Капрал Киевского гусарского полка Скиба, ваше благородие! – доложился Ныркову трубач.
– Как же, помним, – подошел к солдату Бутырцев. – Уцелел, значит? К матери-то воротишься? Ведь положенный срок уже выслужил, Государь Николай Павлович месяц в Севастополе за год службы засчитывать велел.
– Обязательно, вашвысбродь, – осмелел солдат, припомнив доброго барина. – Как только война закончится, ворочусь в свою деревню. Женюсь, дом куплю, лошадь, коровенку заведу…
– Не боишься погибнуть в новом сражении? Враг-то еще не убрался восвояси.
– Куда «ему». Француз – мужчина серьезный, британцы тож сильны да упрямы, но и мы не лыком шиты, били «его» и бить будем.
– Видал анику-воина? – кивнул на солдата Лев Петрович. – Об этом я и говорю – обломают зубы французы-британцы вместе с турками да сардинцами. Придется им вскорости выполнять обратную амбаркацию.
– Вот что, солдат, держи-ка. – Филипп достал кошелек и протянул трубачу целковый. – Выпей, братец, с однополчанами своими за то, чтобы мы, русские армия и флот, сюда, в Севастополь, вернулись. В строю, на кораблях, с музыкой, под знаменами!
«Многое юноша понял за время, что утекло после прошлой встречи с трубачом», – мысленно одобрил ученика учитель.
Тут его опять накрыло предвидение, прямо в голову будущим ударило.
