Я выдохнула:
– Что-нибудь еще?
Я повернулась, чтобы уйти, но Маркус остановил меня.
– Александрия… Мне жаль, что так произошло. Твоя мать… не заслуживала этого. Как и ты.
Искренние извинения, которые для меня ничего не значили. Внутри все оцепенело, и ничего не хотелось так сильно, как оказаться вдали ото всех. Я вышла из кабинета с высоко поднятой головой, никого не замечая. Прошла мимо Стражей, которые, наверное, все слышали.
– Алекс, подожди.
Изо всех сил пытаясь контролировать эмоции, я обернулась. За мной следовал Эйден. Я предупредила его дрожащей рукой.
– Не надо.
– Алекс, позволь мне объяснить…
Через его плечо я увидела, что мы не одни. Охранники стояли у закрытых дверей в кабинет Маркуса вместе с Аполлионом. Он равнодушно наблюдал за нами.
Я заставила свой голос звучать тихо:
– Ты все знал, не так ли? Ты знал, что на самом деле случилось с моей матерью.
Его челюсти напряглись.
– Да. Знал.
В груди взорвалась боль. Часть меня надеялась, что это было не так, что он не скрывал этого от меня. Я сделала шаг вперед.
– Мы проводили каждый день вместе, и тебе никогда не приходило в голову сказать мне? Ты думаешь, я не имела права знать правду?
– Конечно, я думал, что ты имеешь право, но это не в твоих интересах. И это все еще так. Как ты сможешь сосредоточиться на тренировках, на подготовке к уничтожению даймонов, когда знаешь, что твоя мать – одна из них?
Я открыла рот, но не издала ни звука. Как я могла сосредоточиться сейчас?
– Мне жаль, что тебе пришлось услышать это, но мне не стыдно за то, что я скрыл все от тебя. Мы могли бы найти ее и избавиться от проблемы, не ставя тебя в известность. Таков и был план.
– План? Убить ее до того, как я узнаю, что она жива? – С каждым словом мой голос становился громче. – И ты говоришь о доверии? Как, черт возьми, я могу доверять тебе сейчас?
Эти слова ударили в цель. Он сделал шаг назад, проводя рукой по волосам.
– Как? Как ты чувствуешь себя, зная, кто твоя мать?
Горький ком горел у меня в горле. Я рассыпалась прямо перед ним и начала отступать.
– Пожалуйста. Просто оставь меня в покое. Оставь меня одну.
На этот раз, когда я отвернулась, меня никто не остановил.
* * *
В оцепенении я забралась в кровать. Меня охватило отвратительное чувство. Часть меня хотела верить, что все ошибаются и мама – не даймон.
Живот скрутило, и я свернулась клубком. Мама была где-то там, она убивала людей. С того момента, как ее обратили, потребность в эфире поглотила ее. Ничто другое теперь не имеет для нее значения. Даже если бы она помнила меня.
Я вылезла из кровати, и едва успела добраться до ванной. Меня стошнило. Сил не было. Мысли хаотично переплетались. Моя мама даймон. Стражи были там, охотились за ней. Но я не могла заменить ее теплую улыбку улыбкой даймона. Она была моей матерью.
Я положила голову на колени. В какой-то момент раздался стук в дверь, но я его проигнорировала. Там не было никого, кого бы я хотела видеть, никого, с кем бы хотелось поговорить. Не знаю, как долго я пробыла в ванной. Это могли быть минуты или часы. Я пожелала себе не думать, а просто дышать. Дышать было легко, но не думать – невозможно.
В конце концов я поднялась на ноги и уставилась на свое отражение.
Мама смотрела на меня в ответ – всем, кроме глаз, – только ими мы и отличались. Но сейчас… сейчас у нее были эти зияющие дыры, а рот полон острых зубов.
Если она увидит меня снова, то не будет улыбаться или обнимать меня. Она не станет расчесывать мои волосы, как раньше. Не будет слез счастья. Она, может, даже не знает, как меня зовут. Она попытается убить меня. А я попытаюсь убить ее.
Глава 12
К вечеру воскресенья я больше не могла прятаться в комнате. Надоело думать, надоело быть наедине с собой. Вернулся аппетит.
Мне удалось добраться до столовой до ее закрытия. К счастью, там было пусто, и я смогла спокойно съесть три кусочка холодной пиццы. Еда падала в желудок камнем, но мне удалось впихнуть в себя и четвертый кусок.
Густая тишина кафетерия поглощала меня. Когда ничего не происходило вокруг, бесконечный хаос мыслей снова усиливался. Мама. Мама. Мама. С вечера пятницы она была всем, о чем я могла думать.
Было ли что-то, что я могла бы сделать по-другому? Могла ли я помешать ей превратиться в монстра? Если бы я не запаниковала после нападения, возможно, смогла бы отгородить ее от другого даймона. Я смогла бы спасти свою мать от такой ужасной судьбы.
Чувство вины стопорило еду в пищеводе. Я вышла на улицу, когда один из слуг пришел, чтобы закрыть столовую. Несколько детей крутились вокруг квадроцикла, но никого из них я не знала.
Не помню, как, но я оказалась в главном тренировочном зале. Была уже половина девятого, но эти помещения никогда не закрывали, хотя тут же хранили оружие. Я остановилась перед одним из манекенов, которые используют для тренировки на ножах и в поединках по боксу.
Мною овладело беспокойство, когда я посмотрела на реалистичную фигуру. Крошечные зазубрины и бороздки на шее, груди, животе. Это были области, куда нас обучали наносить удары: солнечное сплетение, сердце, шея и живот.
Я провела пальцами по углублениям. Лезвия, изготовленные в Ковенанте, были невероятно острыми, быстро прорезали кожу даймона и наносили максимальный ущерб.
Я осмотрела зоны ударов, отмеченные красным – места, куда нужно бить, если вступаешь в схватку с даймоном в рукопашном бою. Несколько раз Эйден позволял мне тренироваться с манекенами, возможно, потому что устал от того, что я все время его пинаю.
Первый мой удар оттолкнул манекен на дюйм, может, два. Блин. Второй и третий заставили его отступить еще на пару дюймов. Вихрь эмоций сжался внутри, требуя, чтобы я выпустила его наружу. Сдавайся. Прими предложение Люциана. Никогда не сталкивайся лицом к лицу с мамой. Пусть кто-то еще это сделает.
Я отступила, опустив руки.
Моя мать – даймон. Как полукровка, я обязана ее убить. А как дочь, я обязана… что? Ответ ускользал от меня. Что я должна была сделать?
Убей ее. Беги от нее. Спаси ее как-нибудь.
Крик разочарования вырвался изнутри, когда я с разворота ударила манекен ногой. Он отклонился назад на фут или два, а когда вернулся назад, я атаковала снова. Гнев и неверие росли с каждым мигом.
Это нечестно. Все нечестно.
Пот стекал с меня, рубашка липла к коже, а спутанные волосы – к шее. Я не могла остановиться. Я чувствовала гнев – тяжелый, почти осязаемый. Я настроилась на него. Я стала им.
