– Мне кажется, у Жаки больше опыта, – говорю я.
– Ничего подобного, – мотает головой Генри.
– Сколько тебе? – спрашивает Жаки, обращаясь к нему. – Лет семнадцать? И как давно ты водишь?
– С тринадцати лет, – отвечает Генри. – И не отвлекайте меня.
И мы его не отвлекаем. В конце концов, именно Генри вывез нас со стоянки возле школы. Конечно, он протаранил парочку машин и уничтожил дерево, что в нормальных обстоятельствах вряд ли квалифицировалось бы как умелое вождение. Но обстоятельства ведь были ненормальными, критическими.
Я рассчитываю примерные параметры нашего маневра.
– Нужно разогнаться так, чтобы пробить забор, но не свалиться по инерции в канал, – говорю я.
– Какую скорость выбрать? – спрашивает Генри, пытаясь подавить легкую дрожь в голосе.
Я взвешиваю все обстоятельства и делаю предположение, которое кажется более основательным, чем оно есть на самом деле.
– Тридцать миль в час. И поскольку разгон невелик, резко дави на газ. Пробьешь забор, делай резкий поворот влево.
Генри делает глубокий вдох и усаживается максимально удобно.
– Хорошо. Готовы? – наконец спрашивает он.
– Да ДЕЛАЙ уже что-нибудь, в конце концов! – кричит с заднего сиденья Жаки.
– Все. Едем!
И мы стартуем.
Генри давит на педаль газа. Я слышу свист колес, взрывающих землю под машиной. Грузовик рывком бросается вперед. Ускорение вжимает мое тело в заднее сиденье. В одно мгновение мы покрываем расстояние до сетки забора, но перед самым касанием Генри вдруг жмет на тормоза, словно пытается уйти от столкновения – точно так же, как я торможу перед хафпайпом, когда катаюсь на сноуборде.
Но уже слишком поздно. Скорость слишком велика.
Мы набрасываемся на сетку забора, но не пробиваем ее. Сетка держит нас, но под тяжестью грузовика начинает медленно наклоняться. Я слышу, как лопаются металлические скобы, крепящие сетку к несущим столбам. Сетка скрипит и лязгает, словно некий дикий музыкальный инструмент, нос машины наклоняется вниз, и перед нами разверзается провал, похожий на провал между двумя гигантскими волнами в штормовом море.
Наклон стенки акведука оказывается более крутым, чем представлялось. «Мы сейчас умрем», – это все, о чем я успеваю подумать. Застыв над обрывом, машина висит в сетке, словно в гамаке, и наконец проваливается вниз. Мы летим по склону акведука, желудок мой взлетает к горлу, и кажется мне, что сейчас меня вырвет.
Но я беру себя в руки. Машина достигает бетонного днища и, ударившись об него бампером, отскакивает, но выравнивается. Ее продолжает трясти, а нас бросает на спинки наших сидений.
Как и было решено, Генри выворачивает руль влево; несколько секунд нас швыряет из стороны в сторону, но, наконец, машина стабилизируется, Генри жмет на газ, и мы скользим по днищу акведука.
Я смотрю в окно. Наш спуск – точь-в-точь спуск серфера по скату волны. После пережитого нами резкого падения мы движемся так мягко и так гладко! Я ловлю себя на том, что готов рассмеяться, а Жаки рядом со мной радостно-возбужденно вопит. И все мы чувствуем облегчение, которое трудно описать словами.
– Это фантастика! – восклицает Гарретт, глядя на Генри восторженными глазами. Но, как бы круто это ни было, мы подвергались серьезной опасности. Если бы мы рухнули в акведук на большей скорости или если бы уклон был круче, мы бы разбились вдребезги.
Генри улыбается; он собой доволен.
– Я знал, что тридцать миль – слишком быстро, – говорит он, словно ударил по тормозам не из страха, а на основе точного расчета. Но я так благодарен судьбе, что жив, что он мог бы рассчитывать на похвалу и за более безумное приземление. Жив – и это главное!
Но затем я спохватываюсь: «Аква Вита»!
На своем сиденье я изгибаюсь так, чтобы в заднее окошко грузовика увидеть ящик с бутылками.
– Он там, – успокаивает нас всех Жаки.
– Какие-то бутылки могли получить повреждения, – робко предполагает Гарретт. – Может быть, посмотрим?
Но я прекрасно знаю, к чему это нас приведет. И, думаю, это знают все. Генри ставит точку в дискуссии.
– Бутылки «Аква Виты» сделаны из плотного полиэтилена, но без бисфенола, – говорит он. – Уверяю вас, протечки в ящике не будет.
И хотя меня корчит от необходимости соглашаться с Генри хоть в чем-либо, сейчас я его поддерживаю.
– Кроме того, – говорю я, – мы откроем ящик только в крайнем случае.
Искушение – наш злейший враг. В убежище воды должно быть больше, чем достаточно, а пока все резервы мы будем хранить до последнего момента. Хотя я страшно удивлен тем, что мы вернули этот ящик «Аква Виты». Улыбаясь, я смотрю на Жаки и качаю головой.
– С твоей стороны было чистым безумием забрать этот ящик у солдат.
Жаки усмехается, понимая, что это комплимент – нечто, к чему, как я понимаю, она не привыкла.
– Ты тоже не образец благоразумия, – отвечает она, и я тоже воспринимаю это как похвалу. Интересно, а что произошло бы, если бы наши дорожки пересеклись в иных обстоятельствах? Хотя вряд ли у нас что-нибудь бы вышло. Эта девушка живет в совершенно иных пространственных координатах, чем все мы. Если бы не водяной кризис, для меня Жаки так бы и осталась лишь именем на доске с именами лучших студентов школы, которых мне не удалось побить в тестах.
Понимая, что беспокоиться о безопасности мне уже не нужно, я наконец перевожу дыхание. И все следуют моему примеру.
Жаки протягивает руку и включает радио. На всех каналах только экстренные сообщения да нескончаемый поток советов – куда людям ехать, куда не ехать, сохранять спокойствие… Советы для всех скопом, а значит, ни для кого.
– У дяди же есть спутниковое радио, – говорит Алисса и переключает каналы. Неожиданно в наши уши врывается Майкл Джексон со своим «Ловким преступником» – лучшей песней в мире, если оценивать ее, исходя из текущего момента. Как всегда, порывистая и импульсивная, Жаки вскакивает, распахивает окно на крыше и, опасно вытянувшись, принимается пританцовывать, наслаждаясь приливом адреналина, хлынувшего в ее кровь.
Через несколько мгновений Алисса тянет Жаки за край блузки:
– Довольно, хватит!
И тут же, как только Жаки оказывается на своем сиденье, Алисса вскакивает и, высунувшись из люка, тоже принимается танцевать. Жаки, заливаясь смехом, тузит ее, словно расхулиганившуюся сестру. И Гарретт, в свою очередь, требует дать ему шанс поучаствовать в общем веселье. И все мы – как одно целое. Кем мы были? Странной, разрозненной компанией случайно встретившихся людей. Теперь же мы – как семья. Чудеса, да и только!
Я открываю окно и выставляю наружу руку. Закрываю глаза и, расставив пальцы, распахиваю ладонь текущему навстречу потоку свежего воздуха. Смотрю в окно и удивляюсь миру, раскинувшемуся вокруг нас, радуюсь смягченному легкой дымкой полуденному солнцу, которое одаряет нас светом; свет течет с неба и мерцает золотыми лентами на поверхности бетонного днища акведука… И тут я понимаю, что эти мгновения – единственные за последнее время, когда мы по-настоящему были свободны. Словно мы и не убегаем из мест, которые когда-то называли своим домом. Словно и не стали жертвами и свидетелями водяного апокалипсиса. Конечно, мне не забыть того, что произошло с нами за эти двадцать четыре часа, но сейчас, когда мы мчимся вдоль бетонной полосы акведука, я могу оставить эти воспоминания у себя за спиной и на мгновение освободиться от их груза. И это – верный признак: вне зависимости от того, что случилось или случится с нами, жизнь продолжается и будет продолжаться дальше.
