Затем Алисса просит меня встать перед ней и выпрямиться. Я подчиняюсь, не вполне понимая, чего она хочет, но она неожиданно размахивается и отпускает мне затрещину – не обычную, а с хорошим замахом и оттяжкой, словно это удар в Высшей бейсбольной лиге в битве за Кубок чемпионов. От удара голова моя едва не разворачивается на 180 градусов, а в черепе гудит, как под большим колоколом. Сказать что-либо я не в силах, и чувствую, что на щеке еще долго будет гореть отпечаток пятерни.
Наконец где-то в дальнем углу моего потрясенного мозга я нахожу слова:
– Мне кажется, я это заслужил.
– Ты прав, – отвечает Алисса.
– И мы в расчете?
– Нет.
– А я-то надеялся на прощение, – говорю я.
– Частью твоего наказания будет то, что мы никогда не будем в расчете.
И я понимаю. Если совершаешь нечто непростительное, то хуже всего то, что назад уже ничего не вернуть. Это все равно что разбить стекло. Разбитое не восстановишь, не склеишь. Лучшее, что в этом случае можно сделать, – замести осколки и надеяться, что никто не наступит на их острые края.
Но тут Алисса наклоняется ко мне и легким поцелуем прикасается к моей покрасневшей щеке – как мать целует ребенка там, где у него бо-бо. И уходит, не сказав ни слова. И я вдруг осознаю великую вещь: даже если проживу тысячу жизней, девчонок мне все равно не понять. И это здорово, как мне кажется.
Часть 5
Ад и высокая вода
37) Жаки
Во рту моем сухо, и такое ощущение, будто я жевала подошву от старых найковских кроссовок. Или лизала грязь. Влажную, поблескивающую влагой грязь. Как это соблазнительно! Раньше я сходила с ума от льдисто-холодного «Доктора Пеппера», на банке которого сверкали капли конденсата; сейчас я обошлась бы и влажной грязью. Забавно, как нужды твоего тела видоизменяют параметры твоих желаний!
Я опять сажусь за руль. Нравится это Алиссе или нет, но вести машину придется мне. Не Генри же! А поскольку ни Келтон, ни Алисса и близко не сидели за рулем, выбора у них нет. Разве что идти пешком.
– Мой отец чувствовал, что мне нужно было научиться водить, – говорит Келтон, когда мы садимся в машину. – Но, думаю, он боялся дать мне слишком много свободы.
У Алиссы более личные причины.
– Я не стала учиться вождению из-за футбола и массы домашней работы. К тому же родители не могли вот так вот взять, да и купить мне машину. Что толку было заводиться?
– Весьма убогий жизненный выбор для людей, желающих выжить, – говорю я им обоим.
– Вот как? – возмущенно восклицает Алисса. – А твой выбор, конечно, безупречен, так?
– Да заткнитесь вы все! – кричит на нас Гарретт. – Осточертели!
И мы затыкаемся. Нет смысла ругаться и ворчать друг на друга. К тому же голоса наши начинают звучать иначе, чем раньше. Воздух, прорывающийся через голосовые связки, режет горло все сильнее, и я знаю, что эту боль чувствую не только я.
– Когда все это кончится, – говорит Генри, как только я поворачиваю ключ в замке, – мы все всё забудем и простим.
– Когда все это кончится, – отвечаю я, обращаясь к нему, – я с огромной радостью скажу вам «досвидос». Особенно буду радоваться, что не увижу больше твою рожу.
Включаю переднюю передачу и бесполезный кондиционер. Я не уверена, что знаю, который час, но сейчас жарче, чем утром, когда мы приехали. Часов десять, наверное? Или одиннадцать? Келтон говорит: даже если кондиционер не работает, но включен, он все равно поглощает горючее, и я сообщаю ему, куда он может засунуть эту информацию. Бензин теперь не проблема – у нас его больше, чем достаточно, для того, чтобы добраться до нашей цели. Проблема у нас другая, классическая: отсюда дотуда не добраться, прямой дороги нет.
Карта показывает, что дорога, по которой мы въехали в лес, поворачивает на восток, прочь от места, куда нам нужно, и доехать до шоссе Ист-Рок можно, лишь повернув назад и проехав миль двадцать. Либо, если верить Келтону, можно попытаться пробиться сквозь лес, что составит всего мили четыре.
На одной из карт, найденных в убежище, отмечены углы подъема, а потому мы знаем, где можно проехать, не опасаясь рухнуть с высоты. К сожалению, на этой карте нет ни булыжников, ни деревьев. Поэтому мы вынуждены рыскать туда-сюда, как это делает марсоход, медленно двигаясь по непредсказуемой дороге.
– Даже не знаю, верной ли мы дорогой едем, – говорю я, только потом соображая, что сказала это вслух.
– Верной, – отзывается Келтон, хотя голос его звучит не слишком уверенно.
Мы преодолеваем очередной спуск, и тут над нашими головами пролетает желтый самолет. Мое первое желание – выскочить из машины и, как это делают заброшенные на необитаемый остров люди, кричать и размахивать руками. Но не успеваю я даже осознать, что происходит, как самолет исчезает.
– Это пожарный самолет, – взволнованно говорит Келтон. – Я же говорил! Направляется туда же, куда и мы. Значит, мы выбрали правильное направление!
Первое ободряющее сообщение за долгое время.
Мы продолжаем зигзагами двигаться по лесу. Каждый толчок приносит боль – лупит не только по голове, но и по костям. Наверняка лубриканты, отвечающие за смазку суставов, приказали долго жить, потому что даже самое малое движение дается с трудом. Меня уже не лихорадит, а потому я знаю наверняка, в чем причина боли – жажда.
– Осторожно! – кричит Алисса.
Я давлю на тормоза и отворачиваю от дерева, которое, как законченный самоубийца, выскакивает на тропу прямо перед капотом машины. Нет, если серьезно, оно там стояло; я просто вижу происходящее не так, как раньше. Не то чтобы в глазах мутно. Просто мозг уже работает не так хорошо, чтобы давать полную и четкую картинку.
Я вынуждена ехать еще медленнее, чем ехала. Неожиданно для себя я думаю: «А все-таки, если бы мы вернулись к Агате, было бы лучше. Но теперь уже поздно. На той скорости, с которой мы передвигаемся, до шоссе мы доберемся только к ночи». И эта мысль наполняет меня отчаянием, с которым я вынуждена бороться с помощью ярости. Кто позволил этому лесу стать для нас препятствием? Я вспоминаю о тех участках леса, что стали жертвой пожаров, и, хотя страсть к поджигательству не является моим хобби, к сгоревшим лесам я не питаю сочувствия. Все эти деревья, да и сама природа представляются мне врагами.
38) Генри
Запястья у меня жутко болят от пластикового шнура, врезающегося в кожу. Что, с их точки зрения, я стал бы делать, если бы руки у меня были свободны? Задушил бы кого-нибудь? Наверное, да. Особенно сейчас.
Я сижу с краю у правой задней двери. Я мог бы попробовать поднять ручку, пока никто не смотрит, и, открыв дверь, выпрыгнуть из кабины грузовика. Но что мне это даст? К тому же они наверняка включили блокиратор – словно защиту от детской глупости. Нет, судьба моя неразрывно связана со всеми этими людьми. До определенного момента, естественно. И я должен быть начеку, потому что благоприятная возможность может открыться в любое время. Складывается такое впечатление, что вариантов нет и быть не может, и вдруг – раз, и все изменилось. И я должен быть готов к своему шансу.
