Правда, они как меня увидели — тут же упрыгали кто куда. Мне уже в Москве таэквондист знакомый все разобъяснил. Он раньше на соседа злой был, так поехал в Корею на десять лет таэквондо изучать, потом приехал и расколотил соседу всю морду лица.
— Покажи, как ты стоял, — говорит.
— Как-как, — показываю, — я и сейчас точно так стою.
Он вокруг меня обошел, бормочет:
— Так, значит, ноги чуть шире плеч, сильно напряжены, глаза пустые, левая рука полусогнута, в правой полуметровый стальной штырь. Так-так. Ну что ж, типичное «Чехиро-сиу-хо» — концепция нападения.
Я говорю:
— Ну, это совсем другое дело.
Я про штырь-то совсем забыл сказать, а надо бы, потому что и пишу я сейчас все это левой рукой. В правой-то штырь от той стены так и остался. Я потом его свободный конец отхромировал — просто загляденье.
Одним словом, приплелся я в гостиницу к трем, позвонил Макаревичу. Он трубку снимает: «Але».
«Слава богу, — думаю, — со сцены уже ушел». И рухнул спать.
Вокально-инструментальный жанр (1978):
Вот девушка сидит в седьмом ряду,
И в душной полутьме наполненного зала
Ее лицо передо мной мерцало —
Никак свои глаза не отведу.
Да, кожа свежая, на носике веснушки,
Ну, в общем, видно, что мила.
А туфли новые и кофту у подружки
Она, наверное, взяла.
Я знаю наперед уже, что будет:
Она мечтает, чтоб я сам
К ней подошел, когда повалят люди,
Спеша с концерта по домам.
И чертик похоти тоскливой
Склонил бодливые рога.
И подхожу неторопливо,
Минутной прихоти слуга.
Дежурной фразой о погоде
Я открываю диалог
И предлагаю в этом роде
Пройти с собою в номерок.
Она пытается, кивая,
Про маму что-то говорить,
А я пока соображаю,
Где можно кир еще купить.
Потом привычно смело с ходу
Даю обзор о том о сем,
Про ГДР, где не был сроду,
Про Пьеху, с кем я не знаком.
И мне все это так знакомо,
Все повторяется подчас
За много миль вдали от дома
Одно и то же, каждый раз.
Хотя закрыты рестораны,
Такси любое торможу
И вот в пакетике «Montana»
Горилку с перцем я держу.
Вот мы дошли уж между делом,
Продрогла девушка совсем
И соглашается несмело
Зайти послушать «Boney М».
Все это здорово, конечно,
Но дверь закрыта — вот те раз!
Откройте парочке безгрешной —
Придется дать швейцару «бакс».
Ну что ж: «Заслонов», водка с перцем,
Любовь поспешная, перед дежурной страх,
Хмельная ночь, оскомина на сердце —
И плачет девушка наутро в номерах.
И не одна она рыдает —
У музыкантов в сердце лед —
Пусть плачут женщины — состав наш уезжает,
Афиши сорваны, давно автобус ждет.
Нас снова ждут гостиницы плохие,
Площадки тесные, удобства во дворе,
Томатный сок, пирожные сухие,
И нет воды горячей в январе…
Нанайская
Как-то на генеральной репетиции большого сборного представления в московском Дворце спорта я наступил на хвост замечательному артисту Махмуду Эсамбаеву. Наступил в буквальном смысле. Спускаясь в полутьме с высокой сцены.
Эсамбаев только что оттанцевал феерический «Танец павлина». В соответствующем костюме, тяжело дыша и поддерживая двумя руками почти полутораметровый хвост, он направился к краю сцены, где сбоку притулилась пятиступенная лестничка, ведущая за кулисы. На сцене уже погас свет для подготовки выхода следующего артиста, и Махмуд остановился на первой ступеньке, неуверенно нащупывая правой ногой следующую… Я же — напротив: тусовался во Дворце уже три дня, бегал по этой лестнице раз сто и легко мог бы пробежать сто первый с закрытыми глазами и в полной темноте. Короче говоря, заглядевшись на великолепный разноцветный гребень, сделанный из натуральных павлиньих перьев и торчащий из затылка и спины «павлина», я не успел притормозить, наступил на волочащийся хвост и выдрал из мездры или подшерстка (черт их знает, как это у них называется) два длиннющих пера.
Эсамбаев закричал так, как если бы это был живой хвост. Однажды по телевидению я слышал, как он рассказывал, что, готовя «павлиний номер», неделями наблюдал за поведением настоящих птиц в зоопарке и на воле, перенимая их повадки и особые движения во время брачных игр. Судя по натуральному, раздиращему сердце тембру крика оскорбленного павлина, оставшегося на глазах у нескольких самок (или самцов) без своего главного украшения, в зоопарке Эсамбаев времени зря не потерял.
По его словам, костюм стоил что-то около трех тысяч долларов — по ценам тех лет неподъемные деньги. Мне лично на мои извинения пострадавший не сказал ни слова. Просто спросил у окруживших его сочувствующих крупным пернатым зевак, кто этот мерзкий червяк, готовый обидеть любую пичугу, занесенную в Красную книгу. Получив ответ, что червяк — барабанщик из «Лейся, песня!» (и будущий великий публицист и кинорежиссер), Махмуд пошел прямо к новому руководителю «ЛП» (Шуфутинский уже уехал) Виталию Кретюку и потребовал триста долларов — цену за два рулевых пера (так, оказалось, называются самые длинные перья в павлиньем хвосте). Кретюка история с рулевыми перьями почему-то не повергла в шок, а позабавила, потому что он спросил: «А вы что, еще летать собираетесь?!»
Положение спас, как потом оказалось, старый знакомый Эсамбаева (и, как ни странно, мой, верней — моего отца) — Михалыч. Фамилия у него какая-то загогулистая — что-то вроде Ризеншнауцер или Штангенциркуль. Ему за пятьдесят, и он вроде бывший военный. В свое время Григорий Михайлович правдами и неправдами добился должности в МОМА и вот уже шесть лет проверяет репертуар и качество оркестров в ресторанах, великодушно принимая подношения деньгами, заграничным алкоголем и икрой.
Как его занесло во Дворец спорта непонятно, епархия была явно не его. Видно, судьба смилостивилась надо мной. Ведь потеря трехсот гринов тогда привела бы к тому, что покупку автомобиля ВАЗ 2106 МКЛ 92–94 белого цвета пришлось бы отложить как минимум на месяц. Тогда бы я точно не познакомился с Надькой, не написал бы вовремя свой первый рассказ, не был бы при помощи разгромной статьи в «Советской культуре» изгнан из «Лейся, песня!» и не попал бы (уже в качестве звукорежиссера) по второму разу в «Машину времени», чего допускать уж ни в коем случае было нельзя.
