Во рту стоял отвратительный привкус, глаза я просто не мог открыть: их жгло, как огнем. Если бы наши нефтеперерабатывающие заводы делали более чистый бензин, хотя бы как дешевый заграничный, мне бы так глаза не резало. Так что ко всем и без того болезненным и неприятным ощущениям у меня примешивалась за державу обида, поэтому я печально растопырился в полном отчаянии и со стороны, наверное, представлял из себя жалкое зрелище.
Все-таки наш народ в глубине души самый отзывчивый и сердобольный в мире. Почти никто не остался в стороне от моей беды: одни повыскакивали из машин и окружили, другие хохотали прямо из окон автомобилей — сволочи.
Только развеселые путаны из красной «пятерки» предприняли какие-то пусть хоть примитивные, но реальные действия: одна сунула мне в рот коричневую сигаретку, а другая все чиркала зажигалкой, которая почему-то не зажглась. Зажигалка была, правда, иностранная, но заправлена, видимо, советским газом, пропади оно все пропадом.
Наконец из здания заправки вышла тетка с тряпкой (на ощупь — половой) и протерла мне гляделки так, что я смог увидеть свою избавительницу. Ничего особенно хорошего она из себя не представляла.
— Да сплюнь ты его, сплюнь — чего во рту держать? — говорила тетка, угадав мое подспудное желание.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — расплевался я с удовольствием. И пока на всех на них не наплевал, домой не отправился.
У себя в ванной я измылил семь кусков мыла и исчистил три тюбика пасты, израсходовал две зубные щетки, измочалил четыре мочалки и дотерся до татуировки, которую сделал по молодой глупости в четырехлетнем возрасте.
Одежду пришлось выбросить, правда, рубашку и куртку мне месяцев через семь вернула милиция — отняли у местных токсикоманов, которые на ножах дрались, кому первому мою рубашку на бестолковку намотать и вдыхать, вдыхать.
Короче, сам-то я более-менее отмылся, а вот в машине запах держался стойкий, тяжелый. Решил я все окна открыть да прокатиться за городом с ветерком — пусть продует.
Выехал на Волоколамское шоссе, еду, радуюсь — ветерок прохладный обдувает, солнце клонится к закату, и вообще. Просвистел мимо одного поста ГАИ, да там все заняты были: кровь у какого-то «Мерседеса» пили, потом на горизонте еще один пост показался. Тут уж я решил судьбу не испытывать, а то деньги все в «бензиновых» штанах остались, налицо только шесть рублей. Крадусь, как свинья, в правом крайнем ряду — 60 км в час, а ОН все равно выходит.
Невысокий такой лейтенант, лицо улыбчивое, на щеках ямочки, около рта родинка, в общем, по всем приметам жуткий гад, должно быть.
— Как же это вы ТАК ездите? — говорит он с таким осуждением, будто я мимо него на метле промчался.
Интересно, как это я ТАК езжу? Хотел было раздуться, как колбаса, да закричать ужасным голосом, но вспомнил Зубовскую площадь.
— Извини, командир, — говорю, — бес попутал. — И подаю ему шесть рублей.
Очень такое мое уважительное отношение лейтенанту понравилось, он к деньгам потянулся, но сразу не взял, а родинку пощупал и заблеял:
— А кем рабо…
Я говорю:
— Музыкантом, музыкантом — все в порядке.
— Ладно, будь поосторожней, а то у нас дорога контролируется радарами и скрытыми вертолетами. Следующий раз так легко не отделаешься!
Еду я и думаю: «Ага, щас — радары, скрытые вертолеты! Я гаишный вертолет только по телику и видел, а в жизни — никогда. Хотя, может, и не видел потому, что они скрытые. Во всяком случае, что-то тут не так. Первый раз такое от инспектора слышу, надо будет держать ушки на макушке или по крайней мере одно ухо, но востро».
Проезжаю еще три километра, уже почти разворачиваться собрался — опять пост. И что самое невероятное — тот же лейтенант стоит, всеми своими ямочками лыбится. Меня никто по шоссе не обгонял, объехать он не мог, неужели верхом на каком-нибудь скрытом радаре или вертолете? В общем, я в полной растерянности, можно голыми руками брать.
— Я же тебя предупреждал, а ты опять ТАК едешь! Что делать будем? — Он уже приготовил правую руку, но тут я кое-что заметил (все-таки есть во мне божья искра) и говорю:
— Что-то я вас не совсем понимаю, я же первый раз вас вижу, представьтесь-ка по форме.
И не оттого я таким смелым был, что ушлый, а потому, что без денег. А он, правда, совсем, как говорят китайцы, «лицо потерял». Топчется, бормочет:
— Как же так?! Что такое?! Машина — белая «шестерка», ты как ты…
— Это вы, наверное, моего брата останавливали, он сзади едет. Мы с ним близнецы, и машины одинаковые.
Некоторое время мы молчали, потом он хмуро изрек:
— Ну будет, хватит уже — как догадался?
Я ни слова ему не сказал, только на щеку показываю.
— Ах ты черт, черт, черт! Говорил же мне Леха: нарисуй, нарисуй…
И так он, бедный, расстроился. Так уж мне его жалко стало, принялся утешать как мог:
— Не горюй, в следующий раз обязательно выйдет, а сейчас — все одно, денег у меня нет. Обознатушки-перепрятушки.
— Ну, ты хоть кассету мне какую дай, вон у тебя музыка орет, а то Леха с меня живого не слезет.
Дал я ему кассету «Здравствуйте, дорогой Максим Владимирович…» — пусть обслушается со своим Лехой, а он еще канючит:
— Больше ничего не дашь?
— Могу дать тебе «карт бланш».
— А вот насчет бланша мы еще посмотрим.
Я потом с ними подружился — неплохие ребята оказались. Вы уже поняли, наверное? Да, братья-близнецы. И оба лейтенанты: Вовка и Лешка. Пост одного находился в 12 км от другого. И делали они так: если из Москвы кто-то ехал, то Лешка его останавливал, штрафовал за что-нибудь (обычно за превышение скорости), пугал радарами и вертолетами и серьезно предупреждал о расплате за рецидив. Далее он говорил в рацию: «Операция БРАТ», — и сообщал Вовке приметы автомобиля и краткое содержание разговора. Через 12 км Вовка чертиком выскакивал на дорогу и глушил изумленного водителя по полной программе. Денежки они делили пополам — не чужие ведь.
Если кто-то ехал наоборот в Москву, то первым его останавливал Вовка. Как видите, вариант беспроигрышный. А расколол я их из-за родинки, которой у Вовки не было.
Обратно я поехал другой дорогой и подъезжал к Москве уже ночью. На въезде меня опять остановили — нет, не «мой» сегодня был день. Инспектор посветил фонариком мне в лицо и спросил:
— Сколько сегодня выпили?
Я возмутился:
— Да не пил я!
— А дыхнуть можете?
— Могу, — и я дунул на него, как Голова из «Руслана и Людмилы».
— Вот сволочи, — восхитился гаишник, — бензин начали жрать!
РАЗГОВОР С ГАИШНИКОМ
Прости меня за рядность, командир,
Я ехал, ни о чем плохом не думал,
Как ладно на тебе сидит мундир,
Примерно как на мне кроссовки «Пума».
Зачем писать собрался протокол,
Не стою я такого наказанья.
И спрячь назад свой страшный дырокол —
Не доводи клиента до отчаянья.
Товарищ главный милиционер!
У вас, конечно, дома плачут детки.
И старший уж, наверно, пионер,
Хорошие несет отцу отметки.
А бабе нужно новое пальто,
И младшенькому что-нибудь от сыпи,
И дочери к зиме справлять МЕНТО,
И самому в ГАИ с друзьями выпить.
Мы с вами оба люди, командир,
Прими пятьсот в знак нашей вечной дружбы.
Пусть между нами воцарится мир,
В восторге я от вашей трудной службы.
Ну, что же это?! Как же это так?!
Ведь я во многом с вами солидарен,
Не нужно номерной снимать мне знак,
Тем паче что он намертво приварен.
Зачем смотреть доверенность мою,
Конечно, у меня она в порядке,
Давайте я вам что-нибудь спою
Или вокруг поста пройдусь в присядке.
Да я на вас нажалуюсь, сержант,
Тебя со службы выгонят с позором,
Я никакой тебе не спекулянт,
Я — честный труженик, работаю лифтером.
И перестань совать мне трубку в рот,
И так признаюсь, что сегодня пьяный,
Я б в жисть не сделал этот поворот
К посту, где есть такой работник рьяный.
Оставь в покое ты багажник мой,
Что тут сказать, открыл его ты ловко,
Сейчас он, к сожаленью, не пустой,
Ну что ты, что ты роешься в коробках?!
Но-но — пожалуйста, без рук!
Чего вообще ко мне ты привязался?
Зачем кассет так много? Триста штук?
Подкладывать под шкаф, чтоб не шатался.
А джинсов разве много — сорок пар?
Себе с большим трудом достал на вырост,
Тут носа не подточит и комар,
Ну, я уже погнал? Договорились?
Короче, вот часы — себе купил,
А ты все до сих пор с пустой рукою,
Умерь теперь по-быстренькому пыл,
И разойдемся тихо мы с тобою.
