Фонарев недолго ходил в аутсайдерах. Сбегав в малярный цех, он разжился там некоторым количеством черной несмываемой маркировочной краски и густо намазал ею трубку одного из этажных телефонов. Затем, разыскав Крокодила в курилке, наплел бедняге, что только что звонила его жена и будет перезванивать через пять минут по такому-то телефону. Крокодил свою крокодилиху уважал и боялся, поэтому сейчас же встал на страже у аппарата в полутемной комнате, где предусмотрительный Фонарь заменил яркую лампочку на тусклую.
Фонарев позвонил из соседней комнаты, и взволнованный Крокодил сразу же схватил трубку.
— Але, ктойта? Ничего не слышу!
— Бу-бу-бу, — сказал Фонарь. — Послушай лучше другим ухом.
Крокодил послушно измазал другое ухо и другую руку, внезапно «врубился в тюлю» и заорал:
— Ах, ты чертов Фонарь! Ты где?
— В туалете, на манде! — последовал резонный ответ. Слегка ошалевший земноводный, не оценив ситуации, ломанулся в туалет через курилку, на ходу разгоняя дым черными ушами.
В туалете занятой оказалась только одна кабинка, и Крокодил вцепился в ручку дверцы своей страшной черной рукой. Шпингалеты, ранее установленные на внутренних сторонах дверец, давно уже «отдыхали», осев на кухнях и в ванных трудящихся, и то, что Крокодилу не удалось с налету открыть дверь, говорило о том, что с той стороны ее кто-то крепко держит.
Черноухий надежно уперся левой ногой в косяк, добавил к первой руке вторую, сильно напрягся и выдернул, как репку, на осклизлый кафельный пол начальника цеха Горелова.
Горелов, как говорится, «пришел на четыре точки» и со своими спущенными штанами являл собою роскошную иллюстрацию к классической коленно-локтевой позе, не раз воспетой в древнеиндийских трактатах о любви.
Вбежавшие вместе с Фонарем «хозяева ближайшего будущего» обступили невольного поклонника «Камасутры» и предались горячему спору о том, засчитывать Фонареву номер с Гореловым или нет. Ведь совершенно ясно, что Фонарь не мог так точно все рассчитать, и надо начислить ему очки только за черные уши и руки Крокодила. Другая половина требовала приравнять происшедшее к случайному шару на бильярде, а такой шар в народе зовется «дураком». Но обычно бильярдисты перед игрой договариваются: считать «дураков» или нет, — а вылет начальника цеха из кабинки не подходит под категорию запланированного «дурака», поэтому…
Горелов тупо стоял на карачках и никак не мог понять, какой он дурак: запланированный или просто так, по жизни, — когда возбужденный нахальными претензиями Фонаря на лишние очки Крокодил протянул начальнику черную руку, предлагая подняться. Их рукопожатие так и просилось на плакат, направленный против расовой сегрегации.
В общем, жюри не зачло Фонарю «дурака Горелова», но все-таки присудило шестнадцать баллов. Счет стал 248 на 236.
Все это случилось около двух недель назад. Почивший на лаврах Фонарь решил не искушать судьбу и взял под видом бюллетеня тайм-аут, бесчестно бросив неотомщенного Крокодила переживать поражение. И напрасно тот чуть не каждый день звонил Фонарю домой, пытаясь подделать начальственный или милицейский голос: Фонарь неизменно его разоблачал и безжалостно «сыпал соль» на черные уши.
Как Белый Клык, брошенный хозяином, Крокодил уныло слонялся по курилке и туалету в поисках Фонаря, и вот сегодня прошел верный слух, что его кореша видели на этаже и он вот-вот должен появиться на своем рабочем месте, то есть в курилке или туалете.
Уверенно ориентируясь в табачном тумане по отбитым плиткам. Мишка с Бином, задержав дыхание, вынырнули на светлый простор туалета. Здесь работяги курить почему-то не любили, и можно было спокойно насладиться американскими сигаретами, не боясь, что застукают.
Очень давно на месте современного туалета была какая-то лаборатория, впоследствии заброшенная, и рабочие с удовольствием ходили туда, так сказать, «до ветра», предпочитая бывшую лабораторию маленькому, тесному туалетику, расположенному вообще в другом крыле.
Но лет шесть назад Горелов, будучи еще простым бригадиром, угодил в составе рабочей делегации в Румынию, где с большой пользой провел две с половиной недели. Приехал он поздоровевший, румяный от обмена опытом и был переполнен самыми фантастическими идеями и проектами. Он так был раскален своим собственным энтузиазмом, что от него можно было прикуривать.
— У них ведь, в Бухаресте, как? — говорил Горелов, размахивая руками. — Около нового дома газон засеют, потом осенью посмотрят, где народ тропинки протоптал, и только в тех местах дорожки асфальтированные и прокладывают. Все для народа, Европа! Ну, ничего, мы у себя тоже так сделаем.
От Горелова веяло свежим ветром перемен, и только законченный дурак мог не назначить его тут же начальником цеха.
Дураков в тот момент, к сожалению, не нашлось, и Горелов был моментально назначен начальником вместо выпертого срочно на пенсию Клокова, который в Румынии никогда не был.
Первым, последним и поэтому самым любимым детищем нового начальника цеха стало обустройство туалета по румынскому принципу.
Неважно, что помещение бывшей лаборатории было слишком велико — государство никогда не жалело средств на нужды народа, а тем более на нужды в буквальном смысле этого слова. Да и тропинка была протоптана — и работа закипела.
За каких-то семь месяцев силами работников слесарного цеха и добровольцев с других этажей, выговоривших себе заранее возможность будущих посещений, был отремонтирован зал и возведены кабинки. Просторно раскинулся (особая гордость Горелова) красавец латунный желоб, сверкающий в лучах ярчайших галогеновых ламп, без которых на время задержался запуск орбитальной станции «Родина 243», что не принесло ощутимого вреда, поскольку и так в течение семи месяцев вся космическая программа была заморожена по вышеупомянутой причине.
Писсуарный желоб мягко охватывал три стены «Дворца отправлений» и имел сложнейший готический профиль, рассчитанный на электронно-вычислительной машине и позволяющий чувствовать себя вольготно мужчинам любого роста и телосложения. При непосредственном использовании желоб издавал нежнейший серебряный звук, ласкавший даже отсутствующий слух иногда забредавших сюда сварщиков. Правда, сами они способствовать появлению звука не могли, ибо все естественные жидкости их организма уже давно превратились в вязкую клееобразную массу, поэтому они делали вид, что наслаждаются звуком, и то издали.
А в общем и целом, туалет напоминал вестибюль станции метро «Маяковская».
Бин с «французом» стояли посреди «вестибюля», когда туда скользящей походкой вошли Крокодил и, почти сразу за ним, Фонарь и Горелов.
Раньше Бин, увидев тут начальника, сильно удивлялся: ведь у того в кабинете было роскошное отхожее место с мощным, специально изготовленным шпингалетом, но, узнав историю румыно-туалетного проекта, понял, что преступника всегда тянет на место преступления.
Тем временем Крокодил, обменявшись с Фонарем безразличным приветствием (как будто не он, Крокодил, лил здесь две недели свои крокодиловые слезы), подошел к желобу и расстегнул халат, как бы приглашая последовать его примеру.
