Поступить в институт, имея «битловскую» прическу, было нереально, разве что в ПТУ. Нельзя также было быть длинноволосым комсомольцем, если у тебя прическа не «вверх», а «вниз». Везло, знаете ли, только молодым людям с курчавыми жесткими волосами — нестрижение в течение шести месяцев делало их похожими на международную страдалицу Анжелу Дэвис, что не поощрялось, но уж по крайней мере и не запрещалось, как пресловутые «волосы вниз». Помните, кстати, Анжелу? Нет? Ну ладно, проехали. Находились также битлоподобные орлы, отбивавшиеся от комсомольских собраний липовыми справками: мол, снимаются на «Мосфильме» в исторической эпопее. Им все завидовали. В общем, волосы не отращивали только ленивые. Даже лишенные воображения и незамысловатые солдаты, готовясь к «неминуемому, как крах международного империализма дембелю», мечтательно говорили друг другу: «Вот приеду домой, в оброст пойду!»
Ни милиция с ножницами, ни комсомол, ни партийная политика не могли убить в человеке тягу к прекрасному.
Сначала послушать вашу музыку можно было только по приемнику. Причем даже не на коротких волнах, на которых активно работали разные клевещущие «голоса», а на длинных и средних. Вас много крутили чехи, поляки и наши братья-болгары. Позже тонкими сруйками такая музыка стала просачиваться в дырочки, образованные тогдашними скандальными радиопередачами типа «Запишите на ваши магнитофоны». Ночной бархатный голос Виктора Татарского до сих пор с замиранием сердца вспоминают наши меломаны семидесятых.
С появлением во всесоюзной продаже коротковолновых «Спидол» и «Туристов» где-то на двадцати пяти метрах любой мог поймать склеенную в кольцо вашу песню «Любовь за деньги не купишь» — я имею в виду «Мани кэнт бай ми лав». Говорили, что это радиомаяк не то для самолетов, не то еще для чего. В магазине при покупке приемника спрашивали: «Маяк берет?» — и это имелась в виду вовсе не широко известная московская радиостанция.
Во дворах и подъездах русскоязычный вариант «маяка» звучал так: «В ливерпульском ресторане шум и тарарах, там четыре мальчика с гитарами в руках. Кэнт бай ми лов — любят нас, битлов».
Еще одной прорехой, в которую раз или два в год всякие растлевающие мелодии устремлялись к нам в Союз, было «Интервидение», а конкретно какие-нибудь масштабные соревнования по фигурному катанию. Народ задолго до трансляции подготавливал магнитофоны и писал подряд музыкальное сопровождение всех иностранных фигуристов. Причем большинство телевизоров не имело специального выхода для записи. Умельцы телики вскрывали и с риском для жизни подсоединяли проводки, идущие на вход магнитофона. Так вот, в музсопровождении к танцам на льду легко могла попасться ваша свежая песня или тех же «Rolling Stones» — цензурировать не решались даже самые оголтелые сторонники телевизионной нравственной чистоты. Лишь несколько раз, когда какая-нибудь Габи Зайферт или Патрик Пера́ во время показательных выступлений отрывались в совсем уже искрометном рок-н-ролле, передачу просто прерывали — «Просим извинить за технические помехи за пределами Советского Союза!»
Кстати, очень показательна в этом смысле история первого и единственного на протяжении многих лет появления на наших голубых экранах настоящей бит-группы — английского трио «Кристи». Среди медовых песенок Сопотского фестиваля где-то между монстрами социалистической эстрады Карелом Готтом и Лили́ Ива́новой на сцену вдруг выскочила троица длинноволосых пареньков и грянула нечто совсем уже фестивалю неподобающее. Это была в общем-то совершенно невинная песнюшка «Yellow river» (Желтая река), впоследствии прославившаяся у нас как «Толстый Карлсон».
Элеонора Беляева — симпатичная ведущая единственной на телевидении в своем роде программы «Музыкальный киоск», комментировавшая в Сопоте прямую трансляцию, в ужасе от происходящего попыталась громким текстом забить звук лихих «Кристи». Поставленная в безвыходное положение, она бормотала о неаккуратном внешнем виде исполнителей, нескромных движениях, нечесаных волосах, накладывая этот комментарий прямо на несчастную «Желтую реку», лишь бы телезрители не слышали самих музыкантов. Получился локальный телевизионный скандал, только добавивший будущей популярности незамысловатой «Желтой речке».
А телезрителям, находящимся в культурном шоке оттого, что им дали все-таки хоть что-то подсмотреть, и в голову не пришло звонить или писать злобные письма. Все понимали: спасибо и на этом.
Вот так на советском телеэкране впервые появилась живая группа, а вас, вас я лично первый раз увидел с унитазными кругами на шее — спасибо им. Кругам в смысле. А то б вообще не показали.
— Я тоже тогда смотрела, — скромно добавила Ольга, — но я понимаю. Надо было эпатировать, да? — Гости кивнули, а Чарлик сказал:
— А я никого из ваших даже с кругами никогда не видел!.
— Ты и по-русски не знаешь ни слова!
— А ты сам-то знаешь?!
— А вот и знаю, — из шестидесятилетнего солидного дяди Пола как будто высунулся семнадцатилетний паренек, — priviet, spasibo, na zdorovie. Мы с Джоном даже намеревались один куплет написать по-русски.
Очень мне хотелось им сказать: «Не надо ссориться, горячие английские головы!» Но я интеллигентно продолжил, следуя этой новой теме:
— А у нас, в смысле языкознания, повальное увлечение «Beatles» неожиданно породило интерес к английскому языку как к таковому. Все ходили со словарями, старались переводить любимые песни и, пародируя Маяковского, говорили так: «Я английский бы выучил только за то, что им разговаривал Леннон!»
Самодеятельные музыканты, с некачественных пленок разучивавшие ваши песни на слух, через некоторое время с изумлением начинали понимать, что они уже могут почти свободно объясняться на этом доселе не знакомом им языке.
Проникло ваше творчество и в разговорный язык. И если до поры до времени бойких, не чуравшихся продвинутого отдыха девиц именовали подругами или чувихами, то после выхода известной песни «Герл» все они в одночасье стали называться герлами.
«Давай побитлуем!» — говорили в компаниях, и это означало приятное времяпрепровождение герлов с френдами при разумном употреблении некрепких алкогольных напитков. Под музыку сами понимаете чью. Под ваши песни заводились знакомства, зачинались дети, и нет, наверное, ни одного человека среднего возраста, которому та или иная ваша композиция не напоминала какую-нибудь романтическую историю. С вашей группой ассоциировались только положительные эмоции: «Заебитлз!» — говорили про что-то очень хорошее, и это была высшая оценка.
Ольга покосилась на меня по поводу «заебитлз» — и я махнул рукой, соглашаясь, что это непереводимая игра слов. Но Пол, уловив заминку, переспросил: «What did you mean — «They are Beatles»?
Я сначала показал большой палец, а потом, соединив его с указательным, воспроизвел всем понятный знак «окей». Пол удовлетворенно кивнул.
— В какой-то момент у нас появилась ваша пластинка «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», или просто «Сержант» — как ее называли посвященные. Пластинка была оформлена в невиданном доселе у нас хипповом стиле, так же, как и вышедший позже мультфильм «Желтая подводная лодка». Помните? Там на развороте диска вы надели красивые разноцветные мундиры, еще более отрастили волосы и все четверо украсились вислыми украинскими усами. Мы потом узнали, что вы упали с велосипеда… (Пол поправил: «С мопеда!») …повредили губу и, чтобы замаскировать шрамчик, отрастили усы. Глядя на вас, обзавелся усами и Джон. А затем и остальные. Но это узналось потом. А тогда, после выхода «Сержанта» советский народ от любви мгновенно также оброс усищами, с которыми заинтересованные организации тотчас повели непримиримую борьбу. В проходных заводов висели плакаты типа: «Отрастил усы — поменяй фотографию на пропуске!» — трудящиеся не утруждались перефотографированием, а по-ретушерски научились подрисовывать усы на фотографиях простым карандашом. После сбривания настоящих нарисованные стирались ластиком.
