Столь нынче популярный в политическом смысле Петербург, будучи еще в девичестве Ленинградом, сильно обскакал по фарцовой теме и Москву, и многие другие города. Сказывалось преимущество географического положения: у питерцев под боком были финны.
О финнах особо: называли их у нас турмолаями (в переводе с финляндского — лесорубы). Если и существует в мире какая-нибудь нация, способная хотя бы приблизиться к русским по здоровому хлебанию водки, то это — те самые лесорубы. А в тогдашние годы у них был вообще сухой закон, еще покруче, чем позже у нас в горбачевские времена. Ленинградские власти не могли спокойно смотреть на мучения, в общем-то, довольно безобидных финнов, вот и открыли границы области. Но в одностороннем, конечно, порядке.
На выходные город заполоняли сотни автобусов с мучимыми понятной жаждой «лесорубами». Причем ввозить на обратном пути алкоголь в Лесорубию им родные таможенники не позволяли, приходилось отпиваться на месте и про запас. Короче, если в воскресенье вечером вам было совершенно нечего делать, вы могли подойти к какой-нибудь интуристовской гостинице поприсутствовать при обратной погрузке турмолаев в автобусы. Было, ох было на что посмотреть!
Оборотистые ленинградские ребята останавливали автобусы с финнами прямо на шоссе между Выборгом и Питером. Устраивали на обочине летучий пикничок минут на тридцать с водкой и шашлыками и потрошили иностранцев по самое покорнейше благодарю. Те охотно меняли привезенный товар (плащи-болоньи, мохеровые свитера и кримпленовые брюки) на традиционную жидкую валюту. Принимались турмолаями и деревянные — ведь на них тоже можно было купить водку.
Так что, пока московская фарца еще ходила в коротких штанишках и выпрашивала у заграничных дяденек жвачку в обмен на значок Ленина, питерцы уже полностью владели вопросом и бомбили лесорубов по-взрослому. С дальним прицелом закладывая фундамент нынешней популярности бывшей колыбели революции.
Безусловно, в семидесятых существовал еще один источник отоварки, к которому при сильном желании мог припасть советский человек. Но желание должно было быть достаточно сильным, потому что речь идет опять-таки о махинациях.
Валюта на территории Союза, конечно, не ходила. Даже за хранение ее можно было надолго загреметь куда положено. Тем счастливцам, кому удавалось поработать за границей, государство обменивало их валюту на специальные чеки (сертификаты). А отоварить эти чеки было возможно опять-таки только в специальных магазинах с фирменным названием «Березка» — народ говорил: «Береза». «Березки» делились на промтоварные, продуктовые и аппаратурные. Существовали еще и запредельные валютные, но к ним неиностранец даже близко подойти не мог.
Товары, продающиеся в «Березах», были по-настоящему заграничные: никаких тебе болгарий (кроме дубленок) и никаких чехословакий (кроме богемского стекла). А так все Бельгия да ФРГ. В общем, очень привлекательно.
И, конечно же, чеками начали приторговывать оборотистые люди. Цена и покупательская способность чека зависели от цвета и наличия полосы: так себе, не очень — с желтой полосой, боль-мень нормальные — с синей, а уж совсем мечта, отвал башки — вообще без полосы. Бесполосые! Некоторые вещи можно было приобрести ТОЛЬКО на чеки какой-то одной категории, поэтому и покупал народ эту странную валюту под определенный, появившийся недавно в продаже товар. Например, под дубленку особого фасона, продающуюся только за «желтую полосу», или под магнитофон — за «синюю». Кстати, логики в этом не было никакой.
А приобретались чеки у спекулянтов, отирающихся около «Берез». Назывались они чекистами или подберезовиками — кому как больше нравилось.
Появились девушки, одаривающие своим вниманием только за чеки — чекистки. Как завещал Феликс Эдмундович, головы у них были холодные, сердца горячие, а руки и ноги — относительно чистые.
Позволить себе полностью, с ног до головы одеться в вышеперечисленный клоуз, кроме профессиональных фарцовщиков, не мог практически никто, поэтому молодежь, исповедовавшая хипповый пацифизм и битловскую музыку, чаще всего ограничивалась длинными волосами, джинсами да маечкой, купленной по случаю. Кстати, красивую майку с броской непереводимой надписью надыбать было еще сложнее, чем штаны. Поэтому майки берегли, стирали аккуратно, а то и вовсе не стирали, штопали, подшивали, и они служили годами, надолго, а то и на всю жизнь давая клички своим хозяевам. По Психодрому лет пять шлялся Вовка-Омнибус, на майке которого когда-то было изображено нечто вроде высокого двухэтажного автобуса, а по Калининскому гордо разгуливал Серега Дебил, года три демонстрируя майку с канадской выставки деревообрабатывающих станков «De Bille».
Сильный фурор однажды произвела джинсовая рубашка, на изнанке которой кто-то внимательный разглядел маленькую этикетку с надписью «prison № 34» (тюрьма № 34). То ли действительно к нам неведомыми путями попала рубашка американского заключенного, то ли пошита она была в этой тюрьме, только поглядеть на раритет на Психодром приезжали из отдаленных районов.
Конечно, молодежь, не постоянно думающая о строительстве коммунизма, а отвлекающаяся на всяких там битлов-роллингов очень раздражала власти. Длинноволосые заджинсованные юнцы настолько выбивались из румяного плакатного ряда мордастых бамовских комсомольцев, что только законченный ангел вроде Матери Терезы не начал бы их тут же хомутать по полной программе. Но Матери Терезы в семидесятых в Союзе водились в очень ограниченном количестве.
«Хомутать» — это тоже слово из тех времен. Преступника или хулигана милиция могла задержать, арестовать или в крайнем случае повязать, но уж никак не захомутать. Ведь хомутали обычно не менты, а какие-то мутные структуры вроде комсомольских оперотрядов, сросшихся со спецотделами КГБ по делам молодежи.
Для самих хомутов «захомутать» означало под любым предлогом забрать несколько волосатиков в опорный пункт народной дружины, поиздеваться там над ними всласть, при удаче избить, а при санкции постричь тупыми ножницами для металла.
В какой-то момент в самодеятельной продаже на точках вдруг появились штаны с американским флажком на заднем кармане. Как ни странно — «мэйд ин Югославия». Джинсы были качественные и шли нарасхват, но наличие на них символики в лице флага самого махрового антикоммунистического государства делало попавшихся хомутам носителей очень уязвимыми для обвинения в пропаганде капиталистического образа жизни.
Самые умные и хитрые серьезно отбрехивались: «Так ведь это же на жопе!»
Порою это выручало.
В любом случае, захомутанные, как правило, за отсутствием состава настоящего преступления к вечеру отпускались и плелись домой под одеяло «зализывать раны» и отращивать волосы до следующего раза.
Ну, никак ребята, уделявшие своей внешности такое внимание, государство устроить не могли. А зря! Из волосатиков потом много хороших людей повырастало, да и Пушкин в свое время писал: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей!».
Для девчонок, у которых был физический недостаток — косолапие, настал звездный час. Держать ступни под углом шестьдесят-семьдесят градусов стало так же модно, как носить короткие юбки ВООБЩЕ. Трудно сказать, откуда взялась такая манера — наверное, ее выдумали девицы со слегка кривоватыми ножками. То, что раньше маскировалось юбками средней длины, с вхождением в моду «супермини» стало невозможным. Пришлось прибегать к особенным ухищрениям. И заинтересованные молодые дамы к подобному ухищрению прибежали. Конечно, с модным косолапием большие проблемы возникали у юных балерин, но с другой стороны, кривоногих танцовщиц не так уж часто берут в балет.
