Работа кипела. Выпускник Строгановки Гришка разработал проект скатертей и салфеток со средневековыми готическими надписями «Desdichado», а дважды лабух Советского Союза незамысловатый гитарист Саха предложил подавать шашлык на оперенных робингудовских стрелах. Правда, Вишельский ему посоветовал лучше пойти подучить гармонию «Ах-Одессы-жемчужины-у-моря». В общем, все эти две ноябрьские недели мы вечерами приезжали в ресторан, где каждый усиленно занимался своим фронтом работ. У окна сидела дежурная наблюдательница из посудомоек и внимательно следила за подходами к кабаку. Увидев фары заворачивающего в наш тупичок автомобиля, она подавала знак, и мы бросались к инструментам. Двое-трое официантов подходили к задернутым шторам и устраивали теневой театр, изображая танцующие в вихре веселья пары и снующих по залу себя, еле-еле успевающих разносить потребованные взыскательными клиентами яства. Позже бас-гитарист предложил не играть, а громко заводить магнитофон с нашим же творчеством, тогда освободившийся я в контрольные моменты начинал бегать по залу, звенеть бокалами и дурным голосом кричать «Горько!» или «Гость из солнечной Абхазии приветствует дам из Московского дома моделей!».
Из дорогих машин вылезал «солидняк», подняв голову, заинтересовывался вакханалией элитного отдыха и подходил к насмерть закрытой двери с вбитыми в нее навсегда хромированными буквами «мест нет». Надпись у «крутизны» вызывала лишь кривую ухмылку, но после настойчивого стучания появлялся вальяжный Марик, который в изысканных выражениях объяснял, что в этот ресторан записываются за полгода или, в крайнем случае, выигрывают места в лотерею «Спринт». При виде того, как их разочарованные спутницы, кутаясь в дорогие меха, капризно надували губки (Ну, пусик, что за делааа?!), кавалеры доставали устрашающих размеров лопатники и махали ими перед носом импозантного Марика. Можно себе представить, с какими искушениями приходилось бороться несчастному, но при всем желании, кроме строгого лица, сделать он ничего не мог. Единственное, что, наверно, сохраняло ему душевное здоровье, — это обещание самому себе отбиться в полный рост, когда ресторан действительно откроется.
В общем, дней через десять на Москве уже гулял твердый слух о том, что порядочные люди давно ни в «Русь», ни в «Иверию» не ездят, а, напрягая все связи и кошельки, отдыхают чуть ли не до трех ночи в шикарном месте — «Старом замке». Куда лохам попасть практически невозможно, а уважаемым людям, наоборот, очень возможно и даже необходимо. Иначе ты не человек, а позорный козел. Находились люди, которые, оказывается, уже не раз и не два всю ночь гудели в «Замке» с телками и даже катались там на тройках. С бубенцами!
Когда «Замок» по-настоящему открыли, срочно пришлось взять еще трех официантов и переоборудовать кладовку под супербанкетный зальчик (сейчас сказали бы — «VIP»). Я настоял на том, чтобы для этого зала заказали специальные металлические кубки, как у рыцарей, и даже получил от хозяина премию в двадцать пять рублей, потому что обычный бой посуды сократился ровно на количество новых кубков. Правда, позже выяснилось, что их нигде не заказывали, а приобрели в магазине «Учколлектор». А я-то все гадал, откуда у меня такое непреодолимое желание выгравировать на них что-нибудь вроде «Школа № 283. 1-е место по волейболу» или «Четвертой бригаде за победу в соцсоревновании».
Очень быстро качество ночной работы перешло в количество. Денег. Я приезжал домой в шесть-семь утра, бросал деньги в полиэтиленовом мешке в угол и, не раздеваясь, валился спать до двух. А в шесть снова ехал на работу. Моя тогдашняя жена расцвела и писала мне письма самого любовного содержания. Я отделывался мужественными короткими записками. Виделись мы с нею только тогда, когда она привозила к нам в ресторан каких-нибудь знакомых с работы или иностранцев. Все ее очень уважали и боялись — ну как же: жена самого́ барабанщика из «Старого замка». Какое-то время это звучало довольно гордо.
Так или иначе, ресторан по популярности и проходимости стал постепенно затмевать Мавзолей. И в основном благодаря многочисленным профессиональным талантам Гриши Вишельского. Чего стоило, например, его тончайшее чутье на момент, когда следовало объявить «операцию чехол». Небольшая ошибка в пять минут в ту или иную сторону влекла за собою денежный провал вечера. Однажды в отсутствие Григория где-то в час ночи поток заказов стал иссякать, и я тихонько провозгласил в пространство: «Чехол!» Басист Петя послушно выключил бас, накинул на усилители полиэтиленовую пленку и изрек в микрофон: «К сожалению, на этом, дорогие друзья, наша официальная программа заканчивается, но музыканты еще не устали. До будущих встреч!» Я не вылезал из-за барабанов, ожидая, что как всегда подгребут два-три не натанцевавшихся еще орла и будут совать деньги за восьмой повтор «Лашатемикантаре». Но никто не спешил добавить нам благосостояния, а скоро вообще почти весь зал поскучнел, рассчитался и ушел. В два я, как последний додик, был уже дома и чуть не застал еще бодрствующую жену. Пришлось двадцать минут курить на лестнице. У Гриши же проколов с «чехлом» не бывало никогда. Как он угадывал нужный момент, я не знаю, но он угадывал безошибочно. Видимо, не зря при дележке па́рноса он получал полтора пая и не зря руководителем был именно он, а не какой-нибудь там я. Больше с «чехлом» никто не экспериментировал, доверились Грише, тем более, что эта тема была далеко не единственным его талантом. Стоило в зале появиться хотя бы одному представителю кавказских или среднеазиатских республик, как Гриша тут же делал стойку и в течение ближайших пятнадцати минут раскручивал несчастного по полной программе. Делал он это при помощи медовых речей с разумным включением нескольких слов на родном языке присутствующего, национальность которого он опять же безошибочно и мгновенно определял. Гриша легонько касался природного благородства и гостеприимства коренного населения, а также необозримости просторов полей, цветущих долин (гор) солнечной Грузии (Армении, Азербайджании, Узбекистании и т. д.), после чего рассыпа́лся в комплиментах толстой блондинистой даме посетителя и насильственным образом дарил ей какую-нибудь «замечательную» песню. Если же кавказско-азиатских столов в зале оказывалось больше одного, то через пять секунд Гришка организовывал такой конкурс национального искусства, что у других клиентов шансов послушать что-нибудь, кроме «Сулико» или «Ов сирун, сирун», не оставалось никаких.
Однажды после заезда сборной Кавказа по гребле, чей автобус на их беду завернул к нам поужинать, я обставил свою квартиру новой мебелью. Долго думал насчет кухни и поддался-таки искушению — заказал дровяную, «а ля рюс» — с неподъемным дубовым столом и табуретками такой массивности, что на них хотелось рубить головы каким-нибудь стрельцам. Стоила кухня как три югославских гарнитура «Сабрина».
Как-то жена написала мне: «Повадились соседи за спичками. Спрашивают, сколько стоит кухня. Глаза у них нехорошие». Я ответил: «Купи топор и говори, что муж сам срубил». Через два дня она написала: «Они спрашивают, почему муж такой худой и с синяками под глазами. Где работает?» Я ответил: «Скажи, что физик-ядерщик, облученный». С тех пор весь дом меня жалел, а иногда приносили цветы и чего-нибудь поесть, но машину покупать я все еще боялся.
