После «Голубки» подошли двое.
— Нашу! С объявой! — Они всегда приходили втроем, крепко пили, иногда снимали девушек, но это случалось редко. Свободные телки у нас не тусовались — загород все-таки. А так, бо́льшая часть времени тратилась у них на подшучивание и всякие розыгрыши третьего парня — надутого и, по-видимому, глупого. Наверное и возили его для этого.
Гриша принял чирик и привычно объявил:
— Друзья выражают соболезнование своему кенту Грибу по поводу неудачной операции по вживлению царя в голову. Для дорогого Гриба звучит композиция «Каким ты был, таким ты и остался!». — И мы заиграли.
Те двое грибных дружков как всегда заржали, а сам предмет «тихой охоты», чтоб сделать им приятное, сделал вид, что ему неприятно. Может быть, он и не был таким уж глупым, каким они его считали.
Потом «для постоянных клиентов Зямы и Толи» мы сыграли целое попурри из песен «Журавли», «Широка страна моя родная» и магомаевской «Мы на чертовом катались колесе». Во всех этих произведениях нами обыгрывался двойной смысл правильных в общем-то слов. Если бы дело происходило в тридцатые годы, а в органах работали бы такие же остроумные люди, как мы, то паре маститых поэтов, написавших эти шлягеры, как пить дать, засветилось бы по пятнахе лесоповала плюс пятера «по рогам».
Гриша пел: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых…» — Тут мы все резко останавливались и играли кусочек из «Боже, царя храни!». Потом Петька чугунным басом Поля Робсона с акцентом излагал: «Широка страна мойя роднайя, много в неи льесов, польей и рек», — Мы останавливались, Петька указывал на себя и категорически заявлял: «Я — другой! Такой страны, — он обводил рукой воображаемое пространство от Западной Белоруссии до Камчатки, — не знаю!»
Зал выл от восторга. А когда Гриша, взмахивая руками, как Магомаев крыльями, заводил: «А я лечу, лечу, лечу…», а мы радостно орали «Не надо только лечить!», народ вставал и десять минут бурно аплодировал, как какому-нибудь Брежневу на каком-нибудь XXIV съезде КПСС.
Сначала этот номер стоил двадцать рублей, а потом его за тридцать приватизировали Зяма с Толей, посещавшие ресторан два-три раза в неделю после работы в каком-то мутном учреждении на Старой площади.
В общем, вечер катился, как по рельсам: сыграли гимн Туниса, «Ламбаду», «Черного ворона» для плачущего подполковника, композицию «Моби Дик» группы «Лед Зеппелин» для забредшего на огонек по случаю выходного барабанщика из «Сказки» и песенку из мультфильма «Голубой щенок» (друзья поздравляют своего кента Гриба с изменением окраса). Кроме осознания хорошо выполненного долга перед человечеством нас грело все уменьшающееся свободное пространство в черной коробке из-под микрофона, куда Гриша, часто отлучаясь в подсобку, аккуратно складывал наши заработанные деньги. Еще в коробке лежал листочек с протоколом якобы проведенного собрания коллектива по поводу сбора средств на покупку нового голосового усилителя. Листочек с датой находился при бабках и обновлялся каждый месяц на случай налета ментов (бывали прецеденты).
Сейчас 3 часа 23 минуты ночи 17 апреля 2006 года. Я вот пишу все это и думаю: кто Вы, дорогой читатель? Каким образом попала к Вам эта книжка? Получаете ли Вы удовольствие, верите ли мне? Хотя если Вы дочитали до этого места, а не выбросили «фолиант» на помойку, значит: чем-то Вас зацепило. Это здорово! Но может, Вы читаете и думаете: «Ну и заврался ты, парень!» Как бы мне хотелось поговорить с Вами очно. Но увы, пока книжный интерактив еще не реализован. Я изо всех сил веду работу в этом направлении и уже кое-чего добился. Например, могу проверить, внимательно ли Вы читаете. Проверить, удалось ли мне погрузить Вас в ту атмосферу конца семидесятых, о которой со вздохом вспоминают взрослые люди с памятью. Вот в предыдущем абзаце упоминается «Ламбада». Если в ряду с «Черным вороном» и другими подобными вещами «Ламбада» царапнула ваше ощущение времени, значит, все в порядке, ведь это анахронизм: она появилась лет через десять после описываемых событий и быть сыгранной тогда никак не могла. Ну, а уж если Вы никакого внимания на это несоответствие не обратили, то Вы тоже не виноваты — это я (льщу себя надеждой) так произведение закрутил, что Вы взахлеб читаете и на мелочи не размениваетесь. В общем, и так, и так хорошо! Поехали дальше!
Около десяти заскочил Вениамин Борисыч — наш куратор из местного отдела культуры:
— Сегодня сидеть не буду, у меня в машине люди, — и он сделал кобелиные глаза, из которых чуть не засочилось то, что сочится у кобелей из другого места.
— Люди-то проверенные? — подобострастно спросил Петька. — Вы уж там поосторожнее! Как мы без вас-то?!
— Самые проверенные! Из бухгалтерии! Давай быстрее рапортичку.
Гриша подал бумагу с нашим официальным репертуаром, начинавшимся с задушевной песни «Степь да степь кругом», якобы играемой нами инструментально в оранжировке начальника отдела культуры Протасова. В рапортичке вообще все песни были аранжированы этим Протасовым, а некоторые даже целиком им написаны. Например, неизвестный мне (да и никому) ресторанный шлягер «Партизаны идут». Ноты-то я один раз видел: тактов четыреста — партизаны шли довольно долго. Смысл рапортички заключался в том, что Протасов с каждого исполнения произведения, к которому он был причастен, получал от благодарного государства несколько копеек. Только через наш кабак у него выходило рублей сто тридцать в месяц, а музточек в «юрисдикции» Протасова присутствовало шесть или семь. А Вениамин Борисыч обязан был следить, чтобы наш репертуар от рапортички ни на йоту не отличался. Раза два в месяц он являлся с дружками на «проверку», «гудел» часа полтора, подписывал бумагу, а мы оплачивали его счет. Венбор был человеком неплохим, не наглел и больше трех человек с собой не приводил.
Сейчас он быстро на колонке подписал рапортичку, забрал объемистый пакет с коньяком и закусками — сухой паек, — как он говорил, — и отправился блудить с бухгалтерией. Все было как всегда, и мы вернулись к осуществлению искусства.
Где-то через час во время перерыва один хорошо нам знакомый знакомый, плохо знакомый с нашими правилами, заломив руку, пригласил меня в банкетный зал на суровый мужской день рождения какого-то спортивного бандита или бандитского спортсмена с прижатыми расплющенными ушами. Там человек одиннадцать мрачных здоровяков почти одновременно предложили мне выпить. Причем пододвинули водку в одном из тех самых полулитровых кубках, которыми с моей подачи был оснащен банкетный зал.
Самое плохое, что может случиться с ресторанным музыкантом, да и с любым музыкантом, — это пьянка. Тысячи талантливейших лабухов не справились с национальным напитком и сошли с дистанции. У меня было множество маленьких чудесных недостатков — я им в меру радовался, но два все-таки изжил: немереное питье и братание с вот такими рожами. И как следствие — впадание в ничем не оправданную эйфорию от якобы нарядно и жирно проводимого времени. Уже три года я фильтровал базар в этом смысле и ни при каких обстоятельствах не давал себе скатиться ни до первого, ни до второго пункта. А тут в потенции сразу оба! Я, конечно, отбивался, но никакие дежурные доводы типа цирроза и лечения гонореи не помогали — ощущение было такое, будто все это кодло явилось в кабак только для того, чтобы заставить меня выпить. Случай спас. Как раз вслед за мной в зальчик зашел официант (буфетный сын Никита), поискал кого-то глазами, и один из сидящих в противоположном торце стола — не то гость, не то деньрожденец — низким угрожающим голосом сказал ему:
