Его клетку накрывали темной тряпкой, и ему, наверное, начинало казаться, что на землю пала самая настоящая сайгонская красавица-ночь. И он спал. Когда приходили гости, клетку, закрытую тряпкой, относили в просторный и темный туалет, где подвыпившего, только что справившего нужду гостя полусонный Жако из-под этой тряпки запросто мог огорошить вопросом: «Вы не подскажете, который час?» Гости пугались, обрывали пуговицы и молнии на своих ширинках, а некоторые особо набравшиеся не моргнув глазом отвечали: «Десять тридцать пять!»
Однажды летом хозяйка вынесла клетку на балкон, а сама принялась за уборку в комнатах. Попугай, с чей-то легкой руки недавно выучивший «Чижика-пыжика», завелся не на шутку и без конца фальшиво и неправильно свистел: «Фи-фю, фи-фю, фи-фю фю. Фю, фю, фю. Фи-фи…» Птица концовку, видимо, не запомнила и жутко мучила слух окружающих фальшивой, а главное — незаконченной мелодией, знакомой всем с детства.
Хозяйка, которой на ухо медведь наступил, причем скорее всего белый (говорят, они тяжелее), копошилась в комнате, когда вдруг услышала возмущенный голос с улицы: «Ну, выйди! Выйди — я хочу тебе в глаза посмотреть! Боишься, сволочь, да?!»
Она выглянула в окно: под балконом, задрав голову, стоял пожилой дядечка с палкой и медалями.
— Выйди, бесстыжая твоя рожа! Проклятый тунеядец! — почти что выл орденоносец. Поощренный попугай засвистал еще фальшивее.
Надо сказать, что время было андроповское — тогда даже в кинотеатрах днем у людей документы проверяли, дескать, почему не на работе. Заслуженный ветеран, совершающий свой обычный моцион, никак не мог себе представить, что имеет дело с какой-то там дойной. Его богатое, не тронутое маразмом воображение рисовало ему здоровенного детину в бархатном халате и феске, возлежащего, задрав ноги, на диване посреди рабочего дня и плюющего на завоевания Октября, на ветеранские увещевания и на «От каждого по способности — каждому по его труду!».
В тот же день ветеран накатал письмо «куда надо», где в самых изощренных выражениях живописал паразитическо-захребетный образ жизни неизвестного гражданина. Оттуда «где надо» сразу пришел спец. человек, быстро выяснивший, что сигнал был ложный — все работают, на том дело и закрыли. Одновременно семья вместе с Жаконей переехала на дачу, где и пробыла добрых три недели. Утомленный переживаниями ветеран, не слыша более этого мерзкого «чижика», преисполнился гордости за себя и за наши славные органы, пресекшие в корне подрывную деятельность банды тунеядцев, и переключился на отлов длинноволосых юнцов, в чем сильно преуспел.
По прошествии трех недель он, двигаясь днем по своему всегдавешнему маршруту, с налету напоролся на «Пыжика» в виртуозном исполнении истосковавшегося по родному балкону попугая. И ветерану стало плохо. Он закричал: «А-а-а-а-а!!!» Испуганная хозяйка, уже начавшая подозревать, откуда ветер дует, выскочила на балкон и подняла клетку на уровень перил — так, что ее стало видно с улицы. И тогда ветеран умер. Умер от превышения необходимого воображения. А попугай Жако доучил, наконец, последние несколько нот и мог бы спокойненько преподавать свист где-нибудь в Гнесинском музыкальном училище. По классу «Чижика-пыжика».
Да что там долго говорить! И ребенку понятно, насколько воображение определяет наше сознание и поведение сейчас и в прошлом. Николай Василич Гоголь в свое время написал одно произведение, ныне почти забытое. Там у него какой-то козел с золотой цепью на шее и в «Адидасе» заехал проездом в городок и давай пальцы гнуть и нагло себя вести. А местные товарищи вообразили его себе не то депутатом, не то вообще директором совместного предприятия и — ну ему все показывать и водить его в РОНО и в СОБЕС. «Волгу» черную предоставили и кормили за валюту. Хорошо, вовремя выяснилось, что никакой он не депутат, а настоящая штафирка, а то бы сдуру дочерей своих за него выдали и в Думу от своего округа избрали.
Ну а некоторые человеки для того, чтобы себе что-нибудь хорошее вообразить, в побуждающем инциденте нуждаются. Вон, один англичанин спать любил — просто ужас как. Да мало того, все время спал в разных местах. И однажды в саду во время сна его яблоком крепко шандарахнуло. Так он потом всю науку вверх дном перевернул.
Дмитрий Иванович, опять же Менделеев, жуткий был алиментщик. Все время о своих бабах и их детях думал и бегал от них, а потом тоже, как тот англичанин, уснул на нервной почве, и приснилась ему таблица. Только не алиментов, как все ожидали, а элементов, как никто не ожидал.
А еще были два деятеля со слишком большим воображением — Леопольд Захер-Мазох (1836–1895) и широко известный в узких кругах маркиз, сами понимаете, де кто. Естественно, Сад.
Мазоху дали однажды в венской пивной по лицу — вроде как понравилось. Он — давай еще. Сильное удовольствие получил. А бил его, наверное, этот самый де Сад, которому либидо внезапно в голову ударило. Ему тоже по кайфу это показалось, потому что у него-то вообще эрекция случилась. Каждый вечер стало это повторяться: налупит Сад Мазоха — нарадуются оба, потом ходят похваляются. Один говорит: «Я — садист!», а другой — «А я, — говорит, — мазохист!» Только никак не могли разобраться, кто есть кто. И вот как-то встретились вместе и вообще запутались. Мазох себя садистом вообразил и маркизу всю морду расколотил, а тот воображал себя, наоборот, мазохистом и тайным онанистом, но удовольствия — никакого, и сознание потерял не от оргазма, а от легкого сотрясения мозга. В результате так оба и остались неудовлетворенными. Они потом еще неоднократно дрались — так, что даже термин появился «садо-мазохизм», но все-таки это было довольно давно, и сколько ученые сексологи и юные следопыты ни бились, пытаясь разобраться, толку было мало. Это мы пока брали случаи, когда излишнее воображение подводило, а ведь многие несчастья случились из-за того, что порой некоторым настоящего воображения, наоборот, не хватало. Майкл Джексон — вот к примеру, сменил пару жен и наконец нашел себе вроде мамашу для своего будущего ребенка. Как он проблему зачатия решил — другой вопрос, но дитятко-то черное родилось. И это от белых, прошу обратить внимание, родителей. Так увидев это, Майкл, говорят, жену чуть не убил. А все потому, что не смог последствий собственного осветления правильно вообразить. Или вот — Самсон. Известнейший был герой. Им все библейское еврейство законно гордилось. Он везде ходил и всякие подвиги совершал, но воображения почти начисто был лишен, и это его потом сильно подвело. Ну, завел он себе зазнобу — Далилу, это-то понятно, и даже в какой-то степени простительно, однако если ты уж ТАК спать любишь, то хотя бы воображение-то включай! А наш Самсон все мог себе вообразить про Далилу: и то, что поведение ее вполне могло оказаться не очень тяжелым, и то, что если копнуть ее поглубже, так она на поверку могла обнаружиться не еврейкой, а вовсе даже обыкновенной филистимлянкой. Но вот вообразить, что у нее семь лет парикмахерского стажа за плечами, ему оказалось СЛАБО и не под силу. При такой благоприятной ситуации только самая законченная дура смогла бы удержаться от искушения и не схватиться за ножницы, чтобы оформить парнишке какой-никакой полубокс. Как выяснилось, Далила такой дурой не была. Видите?! До чего может довести отсутствие должного хорошего воображения. История полна примеров: сын Ивана Грозного — Ваня — был вообще большим воображулей, а тоже фишку вовремя не прорюхал — вот папа и воспользовался: треснул по башке костылем. Хорошего-то мало! Джеймс Кук недовообразил себе гастрономических тонкостей и аппетитов коренного населения — и пожалуйста, только ленивый не отпанировал бы этого Кука и не припустил бы его на медленном огне. Кстати, когда вот эта шикарная сковородная история огласку получила, практичные великобританцы в свой язык свежий глагол ввели — «cook» (кук) — «готовить». А Кай Юлий Цезарь был вообще кесарем, перешел Рубикон, потом пришел, увидел, победил и сразу выдумал крылатое выражение: «Богу — богово, а Кесарю — кесарево сечение!» Как мы видим, воображалка у него хорошо работала, но, к сожалению, до определенных пределов. Был у него друган один — Брут. Ну не то чтобы уж совсем закадычный, хотя и за кадык они порой вместях закладывали, но нормальный такой, деловой, — гетер у него было море знакомых, — за это Цезарь его на своей груди и пригрел. И вот Брут этот как-то раз после танцев взял и поставил своего кореша Цезаря на перо. А Цезарь обалдел и говорит: «Ты чего, Брут, в натуре…»
