И мой новый знакомый победно рассмеялся.
Я стал потихоньку вместе с табуреткой отодвигаться назад. Думаю: «Если уж он другана своего нервно-паралитическим обработал, то меня бутылкой по той самой балде жахнет — не почешется».
— Ты что, ты куда?! Я ж его простым дезодорантом. Не газом, а дезодорантом, ну этим, который не заменяет ежедневного мытья. Разве я могу живого человека да газом?! Топором или ножом там — легко, а газом — это уже блатовство.
Господи! Так это совершенно меняет дело, и мы выпили за его человеколюбие.
Он еще много мне рассказывал всякие макли-шмакли, я это все хавал за милую душу, и пили мы при этом немерено.
Рассказывал какие-то истории о пьянках, дорогие сердцу любого мужчины; истории о женщинах, милиции, о животных, причем я при этом молчал как пень, губкой впитывая в себя потрясающий фольклор, и совершенно позабыл о своей несостоявшейся «кошачьей свадьбе».
В полшестого, выпив «на посошок, на сапожок, на запашок и за здоровье Госавтоинспекции», откатив ногой под кухонный шкаф последнюю пустую бутылку, я собрался отваливать. Пожав на прощание котлету, которую он выдавал за свою правую руку, сильным ударом ноги распахнул я и без того открытую дверь и только собрался сломя голову кинуться в сторону дома, как был остановлен словами:
— Как же зовут тебя? Ты ж не человек — а отвал башки. С тобой хоть поговорить можно, не то что с этими козлами. Меня, — говорит, — зовут Юрка Сараван-Карай, в смысле, Караван-Сарай, ну а тебя-то как? Дай мне свой телефон, а то я тебе репу оторву!
Репу-то мне, конечно, очень жалко.
— Максим, — говорю, — телефон 152 и.т.д.
— Максим, я те точно позвоню на днях, ты дуру-то не гони!
Дуру я в ближайшее время гнать не собирался. На том и расстались пока.
Через недели две раздается телефонный звонок:
— Привет, это я, Юрка Сараван-Карай! Помнишь, ты меня еще с кухни полночи не выпускал?
Что-то начало шевелиться у меня в памяти — что-то с водкой связанное.
— Ну, я это, еще тебе репу обещал оторвать, — веселился он.
— Ой, здравствуй, Юрий, — говорю, — ты ж утверждал, что тебя Караван-Сараем зовут.
— Так это я уже выпил, вот и путаю, да хрен с ним, тут вот какое дело: пригласили меня, значит, сегодня на день рождения к одному мальчику из Большого театра. Тридцать два годика исполняется. На дачу, кстати, в Красную Пахру. Дак что, поедем?
Я прямо обалдел и говорю ему, что не могу так сразу-то, без разбега. Во-первых, меня не приглашали, во-вторых, я там никого не знаю, а в-третьих, мне надеть нечего и вообще, «как вам нравится во-первых?»
— Ты мне дуру-то не гони, он сказал, чтоб я с бабой приходил, а мне что с бабой, что с тобой — все равно. С тобой даже лучше. Форма одежды: джинсики-кедики, только ботву причеши, а то я тебе репу оторву.
Ну что ж, причесал я ботву и поехал я в Пахру.
В Пахре дача — всем дачам дача. Участок огромный — на глазок сотки пятьдесят три с половиной. На зеленой лужайке в длинной беседке стол белоснежной скатертью накрыт, а на столе сервиз с золотом аж на тридцать шесть персон. Сервиз, насколько я понимаю в старинном английском фарфоре, — «Веджвуд». Кроме того, бокалы и фужеры там всякие хрустальные, ножи, вилки, ложки-ложечки, а уж щипчики-пинцетики серебряные я и не считаю.
Стулья около стола стоят такой красоты, как у Ильфа и Петрова, только три их комплекта, а кругом цветы, цветы…
По лужайке под нежным бабьелетовским солнышком под руку прогуливались джентльмены и леди — все в соответствующих одеждах — и вели приятную светскую беседу. А люди-то какие! В первом приближении сразу проглядывались несколько хорошо известных по телевизору акул и щучек из таинственного опасного, но притягательного мира шоу-бизнеса. Пара продюсеров нетрадиционной ориентации, по слухам, проведших в местах отдаленных не одну пятилетку. Три-четыре эстрадные звездочки средней величины со звучными именами и хорошо развитыми молочными железами; дизайнеры в ассортименте, околобалетные модели и визажисты, которых я до этого держал за пейзажистов.
Я посмотрел на Сарая да на себя — боже мой: выглядим мы с ним в джинсиках и кедиках, как двое настоящих вахлаков, вернее, как трое вахлаков (он-то запросто на двух тянет).
Я хотел было закричать, что у меня дома костюм есть, но смотрю — никто особо над нами не смеется, а с Кар-Саром даже некоторые на иностранных языках здороваются. Он им с достоинством по-русски отвечает.
Мимо пара проходит — девушка, как принцесса, в зеленом вечернем платье с молодым человеком в смокинге.
— Вы помните? — это принцесса щебечет — Спускаешься с «place de Greve» по «rue Minion», и вот направо внизу есть местечко одно симпатичное, почти что лучшее в Париже…
Джентльмен сообщает:
— Нет, извините, я в это время в Милане был, в «La Skala» пел.
Я думаю: «Да, вот это попали!» Отошел к скамеечке — ноги меня уже плоховато держали. А рядом опять разговор:
— Вам нравится ранний Тинторетто?
— Еще бы! Это ж сплошной восторг, но я все-таки предпочитаю малых голландцев или в крайнем случае братьев Ге. А каков Мурильо! Богатая палитра, крупный мазок! Перфектно!
Вот так тусовка! Я тоже не какой-нибудь там им (или им там)! Из себя ничего и «Фабрику звезд» смотрю регулярно. Но тут! Модели и балеруны, художницы и артисты — все сюсюкают и выпендриваются ужасно. Моя бабушка, царствие ей небесное, привезла в свое время из своей Ростовской области Борисоглебского района деревни Титово шикарный термин, характеризующий людей такого типа: «с ваткой в жопке». Короче, почти у всего деньрожденческого контингента (даже у дам) эта самая ватка, выражаясь, конечно, фигурально, просматривалась довольно уверенно.
Вскоре на белоснежную террасу главного здания вышла высокая худощавая женщина в потрясающем черном кружевном платье. В ее руке блеснул колокольчик, наверняка серебряный, и над беседкой и лужайкой, над дамами и их кавалерами, над славным писательским поселком Красная Пахра, да и вообще над всей европейской частью России поплыл старинный, давно забытый и от этого еще более волнующий мелодический звон. Похоже, всех звали к столу.
Я хотел было пристроиться где-нибудь с краю на табуреточке, чтобы в случае необходимости свалить, но мама балеруна Артура, сегодняшнего деньрожденца, рассудила по-другому.
Руководствуясь великосветскими добрыми правилами ведения стола, вычитанными из расширенного и дополненного издания Елены Молоховец, мадам в черном платье расположила поверх каждого прибора специальную карточку с золотым обрезом, на которой готическим шрифтом с вензелями было начертано имя и титул гостя. Не один вечер, вероятно, прокорпела мамаша над планом рассадки, учитывая пол, возраст и род занятий каждого, чтобы рассадить гостей «по интересам» и дать им возможность вести за столом приличные и светские разговоры.
