После смерти мужа ее одолело великое физическое беспокойство. Ей не хватало привычных утренних забот о нем, не хватало торопливого похода в город, кратких и потому исполненных значимости встреч с соседями у мясника и бакалейщика, не хватало необходимости готовить на двоих, измельчать и перетирать ему пищу. В один из этих дней она выплеснула избыток энергии — пошла и перекопала весь сад, чего не делала уже много лет.
А по ночам она оставалась одна в комнате, которая видела все волшебство и всю боль ее брака. Чтобы воссоединиться с Джефом, она возвращалась мыслями к тому незабвенному году, к страстной, безграничной поглощенности друг другом — это было лучше, чем думать о сомнительной встрече в ином мире; часто она просыпалась и лежала без сна, мечтая вновь ощутить рядом это присутствие, лишенное души, но не дыхания, все еще остававшееся Джефом.
Однажды в середине дня, через полгода после его смерти, она сидела на веранде в черном платье, которое лишало ее фигуру даже малейших признаков полноты. Стояло бабье лето, вокруг все было золотисто-бурым; тишину нарушало шуршание листьев. Солнце, которое в четвертом часу начало клониться к западу, заливало пылающее небо потоками красного и желтого света. Почти все птицы уже улетели, только воробей, устроивший себе гнездо на капители колонны, непрерывно чирикал, и голос его прерывало лишь подрагивание акации над головой. Роксана переставила свой стул так, чтобы наблюдать за воробьем; мысли ее прилегли в сонном безделье на грудь предвечерья.
К ужину должен был приехать из Чикаго Гарри Кромвель. После своего развода лет восемь тому назад он сделался частым посетителем. У них установилась своего рода нерушимая традиция: приехав, он поднимался наверх взглянуть на Джефа; садился на край кровати и сердечным голосом спрашивал:
— Ну, Джеф, дружище, как нынче твои дела?
Роксана, стоявшая рядом, внимательно смотрела на мужа, мечтая, чтобы по поверхности его искалеченного мозга скользнуло хоть смутное воспоминание о старом друге, — но бледная, точно высеченная из камня голова лишь медленно поворачивалась единственным своим движением в направлении света, будто слепые глаза пытались нащупать некий иной свет, который уже давно погас.
Визиты эти продолжались в течение восьми лет — на Пасху, Рождество, День благодарения; частенько Гарри приезжал и по воскресеньям, заходил к Джефу, а потом подолгу разговаривал с Роксаной на веранде. Он был ей предан. Он не старался завуалировать и не пытался видоизменить их отношения. Она была его лучшим другом, так же как и плоть, простертая на кровати, когда-то была его лучшим другом. В ней был мир, в ней был покой, в ней было прошлое. Лишь она одна знала о его собственной трагедии.
Он приехал на похороны, но вскоре после этого фирма, на которую он работал, перевела его на Восточное побережье, и вот наконец дела службы привели его ненадолго в окрестности Чикаго. Роксана написала ему, приглашая заехать, когда сможет, — проведя вечер в городе, он сел в поезд.
Они обменялись рукопожатиями; он помог ей сдвинуть поближе два кресла-качалки.
— Как Джордж?
— Да вроде ничего. Похоже, в школе ему нравится.
— Полагаю, выбора не было, кроме как послать его туда.
— Не было.
— Ты по нему очень скучаешь, Гарри?
— Да, скучаю. Он забавный мальчуган.
Он долго говорил про Джорджа. Роксане это было интересно. Пусть Гарри обязательно привезет его на следующие каникулы. Она ведь видела его всего раз в жизни, и тогда он был карапузом в перемазанном комбинезончике.
Она оставила Гарри читать газету и пошла приготовить ужин — четыре котлетки и осенние овощи из ее огорода. Поставив их на плиту, она кликнула его, и, сидя рядом, они продолжили разговор про Джорджа.
— Если бы у меня был ребенок… — начинала она.
Потом Гарри, как мог, проконсультировал ее насчет вложения капитала, они прогулялись по саду, останавливаясь то тут, то там: здесь когда-то стояла бетонная скамья, а здесь был теннисный корт…
— Ты ведь помнишь…
И после этого хлынул поток воспоминаний: день, когда они наснимали кучу фотографий — например, Джеф верхом на теленке; набросок, который сделал Гарри: Джеф и Роксана лежат, раскинувшись, на траве, головы их почти соприкасаются. Они собирались построить закрытую галерею, которая соединяла бы рабочий кабинет в бывшем гараже с домом, чтобы Джефу легче было туда попадать в дождливые дни, — строительство начали, но от галереи ничего не осталось, кроме покосившегося треугольного фрагмента, который по-прежнему лепился к дому и напоминал поломанную клетку для цыплят.
— А мятные напитки!
— А записная книжка Джефа! Помнишь, Гарри, как мы хохотали, когда нам удавалось стибрить ее у него из кармана и зачитать вслух его наброски? И как он бесился?
— С ума сходил! Он так трясся над своими сочинениями.
Они немного помолчали, а потом Гарри сказал:
— А мы ведь тоже собирались здесь поселиться. Помнишь? Мы хотели купить соседние двадцать акров. И какие предполагали закатывать пирушки!
Новая пауза, на сей раз ее прервал тихий вопрос Роксаны:
— Ты о ней хоть что-нибудь знаешь, Гарри?
— Ну… да, — ответил он сухо. — Живет в Сиэтле. Вышла замуж за какого-то там Хортона, крупного деревообработчика. Насколько понимаю, он ее много старше.
— И как она себя ведет?
— Нормально — ну, судя по тому, что я слышал. Видишь ли, теперь у нее есть всё. А с нее ничего не требуют, только наряжаться для этого типа к ужину.
— Понятно.
Он без всяких усилий сменил тему:
— Ты не собираешься продавать дом?
— Вряд ли, — ответила она. — Я столько здесь прожила, Гарри, что переезжать будет слишком мучительно. Я подумывала выучиться на медсестру, но тогда, разумеется, придется ехать в другое место. Мне больше нравится идея пансиона.
— В смысле, ты там хочешь жить?
— В смысле, я хочу его держать. Что такого аномального в том, что женщина держит пансион? Ну, я в любом случае найму негритянку, у меня будет человек восемь жильцов летом и два-три — зимой, если повезет. Разумеется, дом придется перекрасить и заново отделать изнутри.
Гарри обдумал эту мысль:
— Роксана, но почему… нет, разумеется, тебе виднее, но меня это все равно ошарашило. Ведь ты приехала сюда невестой.
— Наверное, — сказала она, — именно поэтому меня и не тяготит мысль, что я останусь здесь в качестве хозяйки пансиона.
— Мне вспоминается то печенье.
— А, печенье! — воскликнула она. — Знаешь, мне ведь рассказали, с каким аппетитом ты его слопал: выходит, не такая уж была гадость. У меня в тот день было скверное настроение, и все же, когда сиделка мне про это рассказала, я засмеялась.
— Я обратил внимание, что эти двенадцать дырок от гвоздей, которые забил Джеф, все еще там, в библиотеке.
