— Есть кто-то у мистера Шредера? — спросил он, остановившись у двери, на которой значилось это имя.
— Никого, мистер Ханнафорд.
В тот же миг взгляд его упал на барышню, которая что-то писала за стоявшим в сторонке столом; он помедлил.
— Доброе утро, Маргарет, — поздоровался он. — Ты как там, дорогая?
Хрупкая бледная красотка подняла лицо и чуть нахмурилась, все еще думая о работе. То была мисс Донован, помощница режиссера, давняя приятельница Джорджа.
— Доброе утро. Джордж, а я и не заметила, как ты вошел. Мистер Дуглас хотел бы днем поработать над сценарием.
— Хорошо.
— Вот изменения, которые мы решили внести в четверг вечером. — Она улыбнулась, подняв на него глаза, и Джордж в тысячный раз изумился, почему она не стала актрисой.
— Хорошо, — сказал он. — Ничего, если я подпишусь инициалами?
— Они у тебя те же, что у Джорджа Харриса.
— Так оно и славно, дорогая.
Едва он договорил, как Пит Шредер открыл дверь и поманил его внутрь.
— Джордж, заходи! — произнес он возбужденно. — Хочу, чтобы ты переговорил по телефону.
Ханнафорд вошел.
— Возьми трубку и скажи «алло», — распорядился Шредер. — Но не представляйся.
— Алло, — послушно повторил Ханнафорд.
— Кто это? — осведомился молодой женский голос.
Ханнафорд прикрыл микрофон ладонью:
— Что мне на это отвечать?
Шредер лишь ухмыльнулся, а Ханнафорд заколебался, скрывая улыбкой подозрения.
— А с кем вы хотели бы поговорить? — наконец выдал он в трубку.
— С Джорджем Ханнафордом я хочу поговорить. Это вы?
— Да.
— А, Джордж! Это я.
— Кто?
— Я, Гвен. Так трудно оказалось тебя разыскать! Мне сказали…
— Какая Гвен?
— Гвен… ты что, плохо слышишь? Из Сан-Франциско… вечером, в прошлый четверг…
— Простите, — прервал ее Джордж. — Вы, видимо, ошиблись.
— Это Джордж Ханнафорд?
— Да.
В голосе зазвенела обида:
— Ну, так это Гвен Беккер, с которой ты провел в Сан-Франциско вечер четверга. И нечего притворяться, что ты меня не знаешь, потому как все ты прекрасно знаешь.
Шредер взял у Джорджа телефонный аппарат и повесил трубку.
— Кто-то прикинулся мною во Фриско, — сказал Ханнафорд.
— Вот где ты, оказывается, был в четверг вечером!
— Знаешь, мне все это совсем не смешно — а после этой чокнутой Зеллер и подавно. Поди их потом убеди, что их надул какой-то негодяй, немного на меня похожий. Ну, чего новенького, Пит?
— Пойдем на площадку посмотрим.
Они вышли через заднюю дверь, прошагали по грязной дорожке, отворили тесный проход в длинной глухой стене здания студии и шагнули в полумрак.
То тут, то там из сумеречного света возникали фигуры, они обращали белые лица к Джорджу Ханнафорду, будто души в чистилище, следящие, как мимо шествует полубожество. То тут, то там звучали шепот и приглушенные голоса, откуда-то издалека доносились нежные трели маленького органа. Завернув за угол, составленный из декораций, они оказались в белом потрескивающем сиянии съемочной площадки, где неподвижно стояли два человека.
Актер в вечернем туалете (манишка, воротник и манжеты были выкрашены в ярко-розовый цвет) сделал вид, что хочет подать им стулья, но они покачали головами и стали наблюдать стоя. Довольно долго на площадке не происходило ничего — никто не двигался. Ряд прожекторов отключился со зловещим шипением, потом включился снова. Вдали жалобно постукивал молоток, словно прося, чтобы его впустили в никуда; в слепящих огнях мелькнуло голубоватое лицо и крикнуло нечто неразборчивое во мрак над собой. После этого тишину нарушал лишь отчетливый негромкий голос на площадке:
— Если хотите знать, почему я без чулок, загляните ко мне в гримерную. Я вчера уже испортила четыре пары, а сегодня утром еще две. В этом платье добрых два килограмма.
От группы зрителей отделился некий человек и уставился на коричневые ноги говорившей; то, что они ничем не прикрыты, совсем не бросалось в глаза, да и в любом случае по выражению ее лица было ясно, что она ничего с этим делать не собирается. Барышня явно пребывала не в духе, а выразительность ее черт была такова, что ей довольно было чуть-чуть закатить глаза, чтобы донести до всех этот факт. Была она смугла и красива, с фигурой, которая грозила расплыться раньше, чем то будет угодно ее обладательнице. Каковой уже исполнилось восемнадцать.
Произойди все это неделю назад, сердце Джорджа Ханнафорда и не дрогнуло бы. Отношения их находились именно на такой стадии. Он пока не сказал Хелен Эйвери ни единого слова, которое вызвало бы порицание у Кэй, однако на второй день съемок между ними возникло нечто, что Кэй уловила неведомым образом. Возможно, все это началось даже раньше, потому что, еще увидев первую пробу Хелен Эйвери, он сразу решил, что играть с ним рядом должна именно она. Его заворожили голос Хелен Эйвери и то, как она опускала глаза, закончив говорить, — будто изо всех сил старалась проявить сдержанность. Он еще тогда почувствовал, что оба они будто бы терпят что-то, что каждый владеет половиной некоей тайны, касающейся людей и жизни, и если они кинутся друг другу навстречу, между ними возникнет романтическая общность почти что небывалой силы. Именно этот элемент обещания, недосказанности витал над ним уже две недели, а теперь начал медленно рассеиваться.
Ханнафорду было тридцать лет, и фильмовым актером он стал лишь благодаря череде недоразумений. Отучившись год в маленьком техническом колледже, он устроился на лето в электрическую фирму и впервые вошел в съемочный павильон ради того, чтобы починить обойму клиговых прожекторов. Когда возникла такая необходимость, он снялся в эпизодической роли, и это удалось ему хорошо, однако в течение целого года он видел в этом лишь недолговечный эпизод своей жизни. Поначалу многое в мире кино его раздражало — почти истерическая самовлюбленность и несдержанность, прикрытые тончайшим покровом изысканного дружелюбия. Только в последнее время, когда в мире кино стали появляться такие люди, как Жюль Ренар, он начал усматривать для себя возможность честной, стабильной личной жизни — такой, какая ждала бы его, стань он преуспевающим инженером. Наконец-то успех подарил ему твердую опору.
С Кэй Томпкинс он познакомился в старой студии Гриффита в Мамаронеке
[23]; свадьба их стала ничем не запятнанным очень личным событием, совсем не похожим на большинство киношных свадеб. После этого они безраздельно принадлежали друг другу, про них говорили: «Вот, смотрите, единственная актерская пара, которая умудрилась не развестись». Если бы они развелись, это многое бы отняло у многих людей — людей, которым само созерцание их брака придавало опору под ногами, — и любовь их, помимо прочего, укрепляло сознательное стремление не разочаровать этих людей.
